Сергей Снеговский - Сны в вещевом мешке (сборник)

C пробитой головой ольха под Самарой —
Когда-то Есенин это сказал.
Я еду туда из Москвы златоглавой
Поездом сонным «Москва – Сатана».
Я не стану описывать суть перемены
Первых двух букв казахского города,
Просто нет никакого сейчас настроения
И, на первый взгляд, никакого повода.
Экран окна заливается рябью,
Черно-бело-зеленою рябью берез,
А со мною воспоминания рядом,
Футболка с остатками твоих слез.
Я отпел под гитару вчера свои проводы,
Проводник разрешил мне напиться.
Это было похоже на похороны,
Но народ продолжал веселиться.
Что-то важное скорчилось и погасло,
Жаль, я сам не пойму что.
Может быть, я грущу напрасно?
Грусть не мое ремесло.
Я жду, когда поезд подъедет к городу,
Родному самому на земле,
Ольха поднимет пробитую голову
И улыбнется мне.

На экране мертвые актеры
Дарили надежду на жизнь живым,
Крали открыто зрителей взоры
И возвращали им.

Небо как небо – белый порошок на зеркале синем.
Я лежу на холме,
Читаю бегло строки, уродливые, как линии
Неправильной геометрии в моей голове.
Еще много всего неправильного,
Многое не отсюда.
Я лежу на холме и плаваю
В несовместимости иглы и верблюда.
Зацелуй меня до смерти пьяного,
Милое, белое небо,
Забери меня, прикармань меня,
Я отказываюсь от ночлега.
Я усну на холме сегодня,
На спине, на траве, до рассвета,
И пусть кудри мои причешет мне
Мое тридцать седьмое лето.

По комнате и на столе
Разбросаны карандаши и ручки,
Бумага, песни и стихи,
Я рифмам и словам попутчик.
Еще одним короче днем
Жизнь белого листа А4.
И лето прожито в квартире,
Горит слабеющим огнем.
Как флаг победы над Рейхстагом,
Горят сурьмой и медью клены.
Горела белая бумага
И пеплом сыпалась с балкона.

Солнышко красное не попрощалося,
Прокатилось по горизонту и кануло,
Ну а нам с тобой всего ночка осталася,
Бежало время, слезами капало.
Что ж ты, солнышко торопливое,
Не споткнулось, не заигралося
С ребятней кучевой белогривою,
С синеокой тучкой-красавицей?
Ты всё время спешишь в одну сторону,
Колесом красно-желтым катишься.
Заблестит оперенье ворона
Лишь наутро, как только спохватишься,
Как, замешкавшись, мамка, по дому,
Покормить забывает малого
И спешит к нему сломя голову
Впопыхах и едва не падая.
Так и ты неба вечность меряешь,
Возвращаясь всегда на исходную.
Только мне попросить хотелось бы
Сегодня не делать оного.

В мусорном баке, в который я выбросил
Все свои страхи вчерашнего дня,
Очнулась, проснулась, открыла глаза
Правда, природа которой проста:
Я боялся остаться один!
Шевелилась, как черви в руке рыбака,
Исторгала смрад, и текла,
Пузырилась пеной зловонного рта,
И лилась через край, настигая меня
Снова! Снова! Я дико орал,
«Да я сумасшедший, – себе я сказал, —
Брось, забудь, это было вчера…».
Я проснулся, сильно болела рука.
Опрокинутый стол, переломанный быт —
Сколько лет я вот так вот его разрушал.
Я остался один, я тобою забыт.
Я в костюме теперь на два метра зарыт.

Меня подташнивает и бросает
В кабинете то в жар, то в холод.
Злость напирает и слабость,
Я чувствую… не сказать что голод,
А непреодолимую тягу
К силовому вмешательству в головы
Тех, кто меня окружает
И наглым способом доит.
Я должен им улыбаться,
Заведомо зная ложь.
Мне нужно сейчас постараться
Удержаться и не вытащить нож,
Острое лезвие правды,
Отточенное до последней буквы,
Неудобно-блестяще-яркое,
Исполосовать придурков.
С нашпигованными ложью ушами
Стою, чувствую себя идиотом
Ради кривлянья жалкого.
Подкатывают позывы рвоты.
Особенно если зависит
Что-то важное в результате
От этого потока кислого
Изо рта работодателя.
Ах, если бы не безработица
И не вопрос в цене,
Я б настроение сильно испортил им
И стало бы лучше мне.

Корабли наши не разошлись,
Они лишь поменяли курс,
А где-то другая жизнь,
Где-то плачет ракиты куст.

Наши флаги не выцвели,
Гордо реют над крышами,
Просто краску смыли дожди
Или чуть постарели мы.