Саша Чекалов: Замечательное утро

Вызвать вдохновение способна:

так как ты тоской смертельной согнут —

пишется легко, само собой, —

например: «…И ветер шепчет вещий,

что на днях проклюнется листва…»

Нет, молва, похоже, не права:

слишком упрощённый взгляд на вещи!

…Сами убедитесь, я – творю,

и, при этом, ни малейшей муки:

«…Чествуют оттаявшие мухи

Бледную апрельскую зарю

Где-то кот заходится от кашля…»

Что дрожишь, неверная рука?

…Пишется легко тебе пока;

На душе – безоблачно. Пока что…

Ну-ка!

Наружу, друзья и семья, —

вон из моего сна!

…Рай…

это место, где крепость моя

была бы защищена…

Мир караулить с ножом и ружжом?

Нетушки:

я не герой!

А рай…

это место, где всяк окружён

невидимой кожурой!

Можно не помнить об остром ноже,

даже уснуть во дворе,

ведь рай —

это место, где мякоть уже

не нуждается в кожуре.

Спишь безмятежно в траве до утра,

смотришь всеобщие сны…

Собственно, в каждом раю кожура

лишается толщины!

…Вот и рассвет, просыпаться пора, —

блики скользят по стене…

Рай —

это место, где кожура

не нуждается в толщине.

«…и оставь же ты, Боже, долги наши, яко

и мы оставляем всем нашим…»

Колобок головы моей, бросивший якорь,

слился с неброским пейзажем.

Тело – в толще вися, усыпляюще стынет;

тут же время, кипя, словно чайник, стоит…

Всё в пустыне становится частью пустыни! —

понимаешь, Саид?

В тумане заменяет плеск весла

Уверенность в бесцельности усилий;

Тоску по тем, что бесят и бесили;

Нехватку цели, света и тепла;

Пустых надежд разрозненные крохи,

Мечты о феерическом «нигде» —

И нежность к одиозной ерунде,

И миф о неизбежной катастрофе;

Тяжёлый страх, сомнения колючие,

Следы грехов и прихотей нечастых,

Тупого ожидания печать…

Поскрипывают ржавые уключины,

Река несёт – но некому прощаться,

И некому на пристани встречать.

Вечер становится утром, – и утро всё дальше,

и ночка всё ближе…

Тайна вечерняя – не посочувствует даже,

но блеском оближет, —

высветит у горизонта

(от уха до уха

ухмылка, и ладно!)

Наши шатры разноцветные, наши триумфы…

и завтрак бесплатный.

Верный, насколько возможно, всегда под рукою

надмирный клинок мой,

спрятанный в робости ножны… Помехой покою —

лишь окон монокли.

В битву с реальностью, с этой ручною синичкой,

не шёл бы, а надо:

в небытии морозилки, я знаю, «Пшеничной»

потеет граната…

Сколько ни помню себя, – лишь подобием средства

судьба оделяла…

Век не велик, а стоять не велит, – не согреться

в силке одеяла;

нужно вставать и идти – хоть на поиски спичек! —

и пусть тебе снится

мирное звяканье приготовления пищи,

ручная синица, —

в час, когда в лоб, напролом устремятся когорты

разбитых… и целых…

В час, когда кровь воплотится, плеснув из аорты,

в товарах и ценах…

Милости вашей прошу, катастрофа и горе! —

ворота открыты.

Мёд и акриды – всегда под рукою другою…

лишь мёд и акриды.

Каждый умеет что-то одно:

кто-то – ритмично шатать кровать,

кто-то – писать про святыни… но

кто-то – бестрепетно убивать.

Кто-то бездумно глядит в окно,

а кто-то – бросается из окна!

Каждому что-то своё дано…

но кроме этого – ни хрена.

И если пытается некто вдруг

реализоваться в деле чужом,

судьба мириадами крепких рук

препятствует. Как ни юли ужом.

И если ты тоже собрался себя

в чужом попробовать, как в своём, —

просто, не радуясь и не скорбя,

взгляни, как все мы теперь живём

в раю (да гори оно всё огнём),

где соколы сгрудились у дверей —

а уж-то летает… и с каждым днём

выходит всё выше и всё быстрей.

Не надо света, не включай… Когда во тьме

реальность, канув, без остатка растворится,

вообразим себе желанное: ты принца,

а я принцессу, – как бывает лишь во тьме;

но если всё-таки ты включишь этот свет, —

мол, как ни выглядел бы кто, была душа бы! —

то обнаружится: лишь две большие жабы

в постели замерли… и щурятся на свет.

« Ну, сочинил я стихи, что дальше?

Очень недурно? Благодарю.