Саша Чекалов - Замечательное утро

в ноги ложится судьба.

…Луна, дешёвых грёз разносчица,

всё ковыляет над страной…

Подкравшись, медлит за спиной

унылый призрак одиночества:

«Иных уж нет, а те далече»…

Беги! – немыслимо одной

всю эту муть взвалить на плечи.

Слева, за окном – в житейской льдине

Рыбаки буравят лунки личные;

Справа – мудрость выстроилась вся:

Полки книг – тропинки околичные

К каждой из немыслимых идиллий…

Истина —

лежит посередине,

Ножки мне на плечи вознеся.

Щадит поэта меценат, —

не прогоняет, привечает…

Поэт – запущен, не женат…

Он мецената – обличает!

Перо заносит хищно над…

Визжит: «Наворовал – восполни!»…

Смиренно сносит меценат

все искушения Господни.

Я – человек советский,

лечить меня не след…

Про Аннины подвески

читал я десять лет,

а после – десять шарил

мечтами в пустоте

и девочку-на-шаре

подманивал к тахте…

Примерно так же – третий

десяток пролетит…

Успех меня – не встретит,

судьба – не пощадит…

По-прежнему читаю

(мечтая, в основном) —

и… девочку катаю

на шарике земном.

Апрель истёк…

а с ним и нега.

Отбарабанила капель.

Взметнулась отраженьем неба

ручьёв ветвистая купель,

и обессиленно опала,

и обмелела – до грозы,

до солнца грозного опала,

мерцающего сквозь низы…

Стою я пнём, природу хая, —

а между тем, вблизи, вдали,

везде трава лежит сухая

и – словно молит:

«Запали!»

…Ну не в такие, так в другие

моменты – чувствуется вдруг:

спит мальчик в зрелости-могиле, —

и спички выпали из рук.

…« Как надоели эти доктора! »

Умён он, понимает всё, как надо,

и всё же, опоённый смрадом ада,

он… хочет, но – не может ей добра!

А может… лишь какие-то фантомы,

какие-то туманные мирки, —

он их меняет, будто парики! —

я знаю:

под одним, увы, пальто мы

когда-то спали – видя сны одни,

одним надеждам мысли посвящая,

в себе одни пороки укрощая

и правя одинаковые дни.

Его ли мне не знать! —

я так же трезов.

И каждый день, в одно глядясь окно,

лицом к лицу нам бриться суждено…

друг другу – подражая и в порезах.

…Велико искушение сцеживать «разве?»

на любые слова оптимистов:

горстью праха во времени и пространстве

всё несёмся, и ветер – неистов…

и в затишье любом мы незваные гости

(привыкать – то же самоубийство)…

Но – откуда-то родом и ветер, и горсти, —

что на это ты скажешь?

Ну! Быстро!

Всю ночь напролёт

гимназистки орали

в немой домофон.

«Человеческое, слишком человеческое – это всегда нечто животное».

(Акутагава Рюноскэ, «Некий социалист», «Слова пигмея»)

«Боль – единственное телесное доказательство существования сознания, а возможно, и единственное его физическое выражение.»

(Юкио Мисима, «Солнце и сталь»)

Я был диким псом.

Я охотился сам.

Я гнал соболей по соборным лесам.

Зверьё на деревья взлетало ветрами,

деревья – канали в расход пилораме, —

но новые твари мелькали, маня…

Порой ускользали они от меня, —

и, воя со мною в едином сигнале,

порою… они меня по лесу гнали.

Так – я ли за ними, они ли за мной, —

мы вместе неслись по планете лесной, —

и билось в когтях моих гибкое тело, —

и клочьями шёрстка по небу летела.

…Я спал, сыто чавкая.

Видел во сне,

как роботы рая подкрались ко мне,

и – взяли меня на поруки,

и в тайне

устроили зверю перевоспитанье, —

и вот я на привязи…

Ешь – и потей!

Работай в охотку – и делай детей!

…Щенятки, помилуйте:

здесь – не играйте!

Я – вою в раю социальных гарантий

и… прочную связь разрывая, бегу! —

и – радостным псом озираюсь в кругу

своих ипостасей,

их пластик собольих, —

и счастлив

возможностью

чувствовать

боль их.

«…он лицемерно корчит из себя святого, на самом же деле верен Афродите.»

(«Мазарис»)

Был я некогда назначен

роль такую исполнять:

визгом режущим щенячьим

мудрость будней оттенять.

Был я тем, кого знакомят

с удовольствием простым.