Лазарь Соколовский - C Ближнего Неба

но где взять предела того и того,
особенно в майский пробег совпадений,

когда настигают не браки – брачки,
ничуть не сбивая нам скорби о близких
ушедших. Я снова теряю очки
в сиренях, процветших среди обелисков.

С чего начать… июнь сухой
уже зашел за половину,
взметнулся первый травостой,
я распрямился, как рябина,

прочнее, вроде, в землю врос,
испив сиреневую влагу,
прикрыв измучивший вопрос
зеленой дробью винных ягод.

Ах, лето, лето! как я мог
так поглупеть, приняв за чудо
кружавчатость морковных строк,
взметнувшихся, как из-под спуда,

что показалось – сам воскрес!..
Все это отдавало фальшью:
преобразив травинку, лес,
природа покатила дальше

в свой нескончаемый поход,
в дремучие метаморфозы —

я лишь застыл, разинув рот,
на снизку рифм роняя слезы…

Пусть огрызнется мир иной
чредой карманных революций —
сорваться с ней нам не дано,
возможно только встрепенуться

и, сбросив собранную кладь
чужих и собственных поверий,
пытаться детям передать
следы поверженных империй…

История не склад, не бал —
росток любви сквозь грохот пушек,
и если сам не добирал
в алчбе – несчастьями обрушит.

Круг завершивши вековой,
герои спрячутся в былины…
С чего начать… июнь сухой
опять зашел за половину.

Увы, иначе мы растем,
труднее, медленней мудреем,
природа прет своим путем —
нам хоть стремиться вслед за нею…

Златым кольцом – возвратный путь
истории – и мы по храмам
отправились, раскинув рамы
(приворожив погоды ртуть)
души, уставшей от бедлама

чужого – своего… Поля
заросшие пленяют дурью
(смотаться ли?..) и хмурый Юрьев
напоминает: у руля
все тот же кормщик, что до бури.

Но легче дух, лишь на задах
провинциальных пьяных оргий
откроется резной Георгий,
и на губах застынет – ах!..
(курчавый пес, отстань, не дергай!).

И трижды отплясав кругом
язычества на христианстве,
откроется дорога странствий
в веках, уложенных рядком
в прапамяти. На то пространства

даны нам вширь и вглубину,
где благость тихая да удаль
шальная рядом – амплитуда ль
такая… валим на войну
(пес, на тебя?…). Но вот и Суздаль,

несуетлив и узкоплеч,
по маковки церквей спокоен,
рыжебород, когда-то воин,
теперь щиты скатились в речь —
в О круглое, что ж до героев,

давно повывелись борцы,
пророки вымерзли подавно.
Торговый ряд гудит исправно —
толкают бабки огурцы,
на сувениры скинув славный

(замолкни, пес!) славянский дух.
Дорожка в Кремль неказистей,
спасаясь от совковых истин
хмельным набором медовух,
как древним валом в палых листьях.

Старинный, сонный город средь
ухоженного чернозема
(смотаться ли?..), вдруг здесь, как дома,
дано где жить и умереть,
вот разве нет друзей – знакомых…

Ризположенский монастырь
нас приютил на пару суток,
куда деваться – двух минуток
не хватит, чтоб пропеть псалтырь:
расцвет – короткий промежуток

седого Суздаля. Молва
смирилась – хоть часов 12,
чтобы от Кидекши добраться
мужской к невесте Покрова.
А там опять брести с прохладцей

к раззолоченному холму
в заросших рвах – подобье ларца:
кокошнички… Куда деваться,
крута дорога к Самому
в плену наивных мотиваций

всегда готовых на восторг
музейных дам, глухих монахов.
Как будто можно взмыть из праха,
что создал сам – все торг да торг,
а между – все топор да плаха.

Однообразье… Не мудра
и здесь провинции житуха,
не то чтоб оскуденье духа,
а бесконечная игра
с историей, как сон в полслуха.

Куда деваться – мир таков,
каков он есть, принять итожа,
верстаться с ним – себе дороже.
Звонят Владимир и Ростов,
и потому не милуй, Боже,

и не карай… Где глубь и ширь
друг с другом не договорятся,
терпи и плачь – куда деваться.
Ризположенский монастырь,
соавтор всех твоих простраций,