Мария Аввакумова - Стихи Марии

И теперь уж непременно попадёшь ты в алый рай.
Перепляшешь всю деревню, напоёшься через край.
У тебя там дел по горло: и обновы примерять,
и убитому Алёше вновь погоны пришивать…

Не говори, что нет любви.
Не умаляй значенья света.
Пока никем ты не воспета,
затерянная меж людьми, –

не богохульствуй, не спеши,
не убивай словами сердце.
И так довольно соли с перцем
в твоей глуши.

Ни для кого ты не княжна.
И потому ещё не зная,
как ты нежна и как нужна,
ворчишь, голодная и злая.

И всё ж держись за небеса,
ведь звёзды в небе – не от злости.
Со злостью забивают гвозди.
А тут такие чудеса!..

От зачастивших слёз утрись
и потихонечку учись
у той влюблённой в небо птахи
в дешёвой серенькой рубахе.

Одари меня бережным взглядом,
отголоском хорошей песни,
с фотографии – где мы рядом,
с фотографии – где мы вместе.

Жизнь как жизнь: без поправок и лести.
Даже это большая награда –
фотография – где мы вместе,
фотография – где мы рядом.

Словно птица над вымершим садом,
словно птица с осеннею вестью,
фотография – где ещё рядом,
фотография – где ещё вместе.

И в полночь бойня замерла.
И вечность до беды.
Над смрадом скотного двора –
кристалл двойной звезды.

Мясник увидел и «Моя!»
спроста кричит звезде.
Не знает, бедный, что ничья,
что всюду и везде.

И тот лишь ею миг владел,
и тот лишь мил ей был,
кто нищим взором поглядел
и, как дышать, забыл.

Говорят, что красивой была.
Может быть.
Красота деревенская проще.
Только мне
некрасивой её не забыть.
Вот стирает…
Вот простынь полощет…

От нагибки багровым лицо налилось.
Руки бедные не разгибались.
Так их вздуло и так от воды разнесло,
что руками утопших казались
(По весне, в ледоход, проносило лихих
по разбитой Двине. Навидались).
Но летают они над водой, распалясь.
Прорубь паром исходит недаром.
А потом на салазках
с простынками таз
в гору тащат, окутаны паром…

И зачем нам, голодным,
была чистота,
холод простыни этой хрустальной?
Видно, та чистота
и была ВЫСОТА
нашей северной мамы печальной.
…Много лет – без тебя.
Я смогла устоять и в жестокий мороз не загинуть.
Только вот не могу, не могу разгадать
твой секрет белоснежных простынок.

Видно, руки мои, чтобы воду отжать,
перенежены, слишком красивы.
Видно, вправду, коленями надо вмерзать
в белый лёд перед прорубью синей.
И лицом багроветь, и красу вытравлять
беспокойством о сыне, о внуке.
И на стуле нечаянно засыпать,
уронив некрасивые руки.

Когда над пашнями ветра, тоска и стужа…
а ласточке лететь куда-то нужно,
дай силу в крылья ласточке моей! –
мне всё равно, кто: Бог или злодей.

Когда блудливо чавкают болота,
когда на птицу самая охота
(а ласточке моей охота жить),
вложи ей крепость в слабенький умишко,
чтоб подросли ещё её мыслишки,
и не возликовала волчья сыть.

Смотри, как трудно ей в часы ненастья.
Дай счастья ей! А ласточкино счастье –
раскинуть руки и лететь… лететь…
над пашнями, над стужей и тоскою,
над всей непостижимостью мирскою
и чисто-чисто, человечно петь.

Не чудо ли? Живы болота
под боком у самой Москвы!..
– В болото? Была нам охота, –
и нос отворотите вы.

Я вас понимаю – там скверно:
вода до пупа, комары
и разная прочая скверна. …Брр-ы.

Да, явно – вы шиты не лыком.
Сидите в тепле, так и быть.
Не ваше, знать, дело – курлыкать,
болотную воду мутить.

А я соберусь. Может, завтра.
Заброшу за плечи мешок,
в него – немудрящий завтрак,
огонь, карандаш, гребешок –

на счастье, как встарь говорили, –
да встану пораньше… и вот
прекрасная бабка Ирина,
как знала, стоит у ворот…

Мы с нею чуток посудачим,
чайку на дорогу попьём
и напрямик, наудачу
небыстро в болото попрём.

…Болото в морошкиных звёздах.
Болото в черничных слезах.
Полнеба шевелится в вёдрах
и столько же – в наших следах.