Павел Владыкин: Храм на любви. Книга стихов

А всё ж поэт без словаря,
как колокол без звонаря.
Лишь слово может потрясти,
с верёвкой-фразою в горсти!
Всё существо его как медь
заставит на весь мир греметь.
И обернутся звоны слов
гудением колоколов.
А там, глядишь, уже гора
гудит до самого нутра.
А колокол Земли в набат
ударит: «Каждый виноват!»
И стонет слово, и поёт.
Вновь слово русское – в полёт!
Оно не тянет за язык
того, кто к слову не привык.
Но – точно – тянет за язык
тех безутешных горемык,
которые связались с ним —
да не с одним!
И суждено связаться им
с богатством тем, почти ничьим,
что словарей глубины прячут.
И – со святым, что, снявши нимб,
перед погибшим миром плачет!

Он прекрасен – Храм-на-крови!
Построенье страданий Христовых.
По-библейски весь мир назови:
Слово – Бог, ну а Бог – это Слово.
Вознесённый молитвенный Храм…
Ах. какие же белые стены!..
Там на миг показалось и нам:
будем вместе и нощно, и денно.
Отраженье в стоячей воде —
перевёрнуты в нём наши жизни.
Пусть когда-то на Божьем суде
мы ответим за боль укоризны.
Позови же меня, позови!
Пусть одним только ласковым словом!
Слышишь: выстроим Храм-на-любви!
На земле он, но невесомый!

Полный человейник…
Мчат вперегонки…
Сверху звёздный веник —
солнцу вопреки.
Сеть меридианов
ловит. Не уйти!
Нитью Ариадны выйти?
Не войти.
На невнятной тропке
каждый – муравей.
Выход где из пробки?
Пробкой бьёт сабвей.
Лист на паутинке —
жизнь одного.
Стопчет все ботинки
и, глядишь, того…
Шар Земной, не сдуйся
под напором ног!
Благ медовых туес
ставят на пенёк.
Тащат все, не каясь.
Славно! Всё путём!
Только внешне – хаос.
Логику найдём.
Каждый в деле волен,
не споткнуться чтоб.
Кто-то – шопоголик,
кто-то – голошоп.
Всем подай жар-птицу.
Уж такой расклад.
Новый вид – жар-пицца.
Ищут клад и склад.
Кто не знает близко
вредность мураша?!
Ну а глянь сквозь призму —
добрая душа.
Занят человейник.
Там хоть зной звени!
То ли надо денег?
То ли зрак – в зенит?

Упала голубая чашка неба.
Но не разбилась. Тучные поля
удар смягчили, полные созревшим хлебом.
Однако тихо ойкнула Земля,
подумав, что накрыта медным тазом…
Кто в жизни чашку не разбил ни разу?..

Февраль. Достать чернил и плакать!
Борис Пастернак

Сколько же чернил поэтом налито
в склянку февраля! Представь на миг…
То, что в феврале писалось набело,
в марте превратилось в черновик.
Белый наст. А вот дорожки чёрные.
Прогибая первозданный наст,
пробегают лыжницы точёные.
Полон лес Людмил, Галин и Насть.
Сколько слёз февральских было пролито!
В марте нет чернил. Но есть азарт.
За зиму в душе немало пролежней
накопилось. Расправляй их, март.
Встали перевёрнутою готикой
в ряд сосульки, чтоб от сих до сих.
Уж клавир написан для рапсодии.
Для капели – партитура… (Клавесин!).
Сколько ж было февралём потрачено
передёрнутых погодных карт!
Так сыграй-ка честно и удачливо,
ясноглазый всепогодный март!
Белый лист… Пишу тебе я начисто,
милая, (хоть и писать отвык) —
всё о том, каким прекрасным качествам
отвечает твой иконный лик!

Что же ты, лето, короткое? —
думается поутру.
Осень! Берёзушка кроткая
стынет на зябком юру.
Юр или яр – позабыли мы.
Нам бы поменьше словарь!
А словари все незыблемы.
Мы же теряем слова…
Осень… Меж пальцами сыплются
множество знаков, примет.
Память собрать уж не силится —
в горсточку – пролитый свет.
Лето с узорной оплёткою
сгинет – не прекословь…
Память у лета короткая.
Помнится только любовь.

День ясной природной прозы,
старинной, добротной весьма.
Исписан папирус берёзы
коричневой вязью письма.
А что же сюда нас манит?
Весь мир, как одно существо…
Далёкий от нас Пиросмани.
А в поле – коровы его.
И вётлы, стоящие криво,
для нас и для речек растут —
с времён сотворения мира.
И мы были вечно тут.
Когда нас попросят на выход,
из мира уйдём на отрыв,
здесь будут и вдох наш, и выдох —
шум ветра и листьев взрыв.