Павел Владыкин: Храм на любви. Книга стихов

Друг другу мы простим любовь…
А люди душами нищают.
Прощаются, но не прощают.
И потому себя готовь
увидеться и встарь, и вновь.
Стремятся, тут же забывают…
И мысленно лишь отрывают
разлюбленных от дел, от снов.
Всё это память обещает.
Друг другу мы простим любовь!
……
Весна взошла в горшке с рассадой.
Весну ещё дождаться надо.

Как хороши… не розы,
а хлопья, столь белы».
Берёзы – леса проза,
газетные стволы.

Скажу: «Сим-сим, откройся!» —
ракиты выйдут вдруг.
У этих отроковиц
чуть рдеют ветви рук.

А что за дыроколы
последний сыплют снег?
Уже и руки голы.
Перчаток нет как нет.

Лишь на висках неброско —
от седины куржак.
Как похудел Морозко!
И затянул кушак.

Перезимовали снова
что ли?
Говорит о том
весенний грай ворон.
«Де'вица, тебе в мороз
тепло ли?» —
это сказка детства
и оксюморон.

Уж таким лукавым
был Морозко,
наделив морозостойкостью
девиц.
Доказать красу свою
не просто.
Только на Руси
такой румянец лиц!

Купол неба
на стропах деревьев —
в мире самый
большой парашют.
До чего же
высокое время!
Просто жуть!

Как ни держался, упал на поленья,
ухнул литой козырёк.
От неожиданности и удивленья
прыснул в рукав водосток.

Что же такого мы ждали всю зиму?
В марте побольше тепла?
Мне у души поменять бы «резину».
Наледь сомнений сошла…

Что ни весна – раскардаш и боренья.
Я бы тебя попросил
взять от меня, это в знак примиренья,
солнечный срез – апельсин.

Чистейшее небо,
со многими звёздами.
И с множеством
Млечных путей,
с их неосвещёнными
перекрёстками,
без люминесцентных затей.

Зато – неизменными.
Что изменилось —
появится через парсек.
Пока же расценим
как высшую милость,
что гладко проходим свой век.

Что прячут надёжно
глубины Урала,
в холодных предгорьях тая
нас – от различных
и небывалых
стихий, что прессуют
иные края.

Трясут, наводняют и выжигают.
Утюжат
погодным катком.
А что там вдали,
впереди мелькает? —
узнаем когда-то.
Потом.

Неожиданный навал весны – фугасом.
А потом тепло помчало конницей.
И за таяньем снегов спеша напрасно,
написание стихов уж не угонится.

Там, где бурные ручьи апрельской фазы,
цвета кофе разведённого «арабика»,
ни за что бумажному коню Пегасу
не догнать газетного кораблика.

Тюкает в жилах
кустарника сок.
Почки набухнут,
да как бабахнут!
Лопнут и в миг
повернут на восток
темя щенячье.
И терпко запахнут.
Я ощутил
между пальцами скань —
в мочке весны
серебрится серёжка.
Милая, ты
пробудись и встань.
В тапочки вставь
фитнесо'вые ножки.
Чтобы увидеть меня,
отодвинь
бабушкой вышитую
занавеску.
Слышишь капелей
бубенчик: «Динь-динь!»
звенькают в такт им
на вербах подвески.

Пройдёт январь – теплее будет.
Придёт февраль – близка весна.
Настанет март – взбодрятся люди.
Дороги выгнется спина.

Апрель еловый лес разбудит.
Рубашка льда реке тесна.
Поднимутся рельефно груди.
Река очнётся ото сна.

Её теперь уж не убудет
от солнечной любви… Весна…

Все месяцы – с мужскими именами.
Но их сопровождают женщины…

Апрель и я,
Апрелия —
двойняшки,
брат с сестрой,
вспоённые капелями,
взращённые игрой
веснушчатого
солнышка
с природой…
С ивняком,
который,
чуя тёплышко,
стоит наивняком.
Висит
обратной готикой
сосулек
стройный ряд.
Цветочки —
желторотики
на солнышко глядят.
Мы с братом
акварелями
расписываем мир.
Брат говорит:
«Апрелия,
Весну благодари!
Благодари ты
матушку,
что так
кругом светло,
что мы с тобою
рядышком
и всем несём тепло»…

Почки, почки, как ушные мочки.
Вот уже и в серебре серёжки.
А затем совсем без проволо'чки —
одуванчики, как на витрине брошки.
Небеса – без туч, без оболочки.
К лучшему переменился мир. И очень.
И невидимо нас видят Божьи очи.
Очи! Отче!