На стыке ойкумен не Ганс, не Франц, но Питер,
по образу не Рим, не третий,
подобие, но как слепой Тиресий,
метаморфозом замысел из тени воплотил,
из пограничья топей и болот, из островов,
из тех, кто тварь иль гад, кто полужив иль полумертв,
на грани ойкумен не рус он и не гот,
метаморфоз людей и двойников,
здесь вызов речи тварью ли из междуречья,
иль правом быть дифтонгом, сочлененным
с междуречьем в речи, метаморфозом в «Я».
И быть тебе жрицей и жницей
высоких чужих голосов,
слетающих птицами стикса
над Марсовым полем кружиться,
хугином-мунином длиться
требами ауспиций
для дальних и чуждых богов.
Криками стикса, уханьем в ночь,
в перекрестье рек – Невой имярек.
3. Из чрева Петербурга – тихий стон
Стихают речи рек,
смолкает говор строк,
онегинской строфой
пронесся по Сенной
чревовещатель Питер.
И рваной речью – Стиксом —
пространство разорвет и стихнет
не Маяковским между строк,
но тенью, затаившей в междуречье
взрывы междометий…
из чрева Петербурга – тихий стон,
и линией гекзаметра подземки,
сквозь паузу цезуры
твой Харон…
в летейских водах речи Петербурга не слышны,
помянем тишиной…
Имена афинян, локрийцев,
ахейцев, микенцев, фокийцев
тают в летейском списке
кораблей. Иэпиан Стиксу!
Нет ни эллина, ни беотийца,
ни афиняна, ни фессалийца,
в дар Мнемосине принесших
перечень кораблей.
От Афиняна – Стагириту —
в первом чтении глоссами Леты —
глоссарием Мнемосины —
поименно – в каталог кораблей.
То ли Эллада, а то ли Порта
На берегу ночного тихого Понта,
где «Арго» у причала на привязи
и свет маяка прорезью
циклопьего ока порта.
Здесь пристанище джиннов,
фееричные гонки
под звуки старинного саза, Порта
на оттоманке в кофейне,
кальянясь ежевечерне,
перебирая гезлевские чётки,
абрисы Османской империи
в свете огней старого города
различает по муэдзиновой песне
с минарета древней мечети,
чье имя в нетленных списках.
Скажите, какого чёрта в сумерках,
змеящихся кривизнами улочек,
исчезает время?
Скажите мне, где я?
Арабское имя Фаэзия
Елену сдает в нетленку
в протяжной муэдзиновой песне.
На вершине горы, на скале крутой
мне мосты мостить с моей госпожой.
Нам мосты мостить парой быстрых крыл,
ты ли дива, душа моя, Гамаюн,
ты ли дэва Сома, мой быстрый ум
к дэве Уме влечет, голос к Вач – и в речь,
нам мосты мостить, госпожа Лилит,
мне с женой багряной Эоном течь.
Я запомню имя ночное моей госпожи,
Гамаюн все знает, не молчит.
Белой реки Агидель священна речь,
молоком кобылиц небесных течь,
и, свиваясь с черным крылом Караидель,
ворковать волшбой-ворожбой
о городе, дремлющим Дёмой,
о городе, наречённым речами рек,
наречённым навек,
перекрестком рек – Уфа – имярек.
Когда захочешь поговорить,
в городе мудрецов, убивших время,
вспомни, что в душах их
прах братьев твоих,
Мевляна Руми и Шамсаддина.
Ничего не сказав мудрецам в лицо,
не чревовещатели, фарисеи, иже с ними,
оставь прах мертвецам, призови того,
кто летающим солнцем откроет имя
сокровенного любимца, с уст его —
тайну мира, доселе не виданного
ни арабом, ни парсом, ни бедуином,
познай великую тайну сию —
поцелуем.
На окраине города словно в раю,
рай в этой местности,
пропахшей болотами стикса,
старое русское кладбище.
Кущами кизила и жимолости,
зарослями в половину роста,
тишиной, цикад робким цо,
черно-белыми и рыжими кошками
проявляется райский день.
Серебро паутины росной,
серебро госпожи Стикс,
в окраинном тихом раю,
в местности, пропахшей стиксом,
серебро единственной близкой,
на встречу с которой влеком
родства странным анахронизмом.
Вот вплываешь в мир духов зеленой рыбой,
в мир что мозаичный иконостас,
рыбьим оком Христос в окоем, в глубины
увлекает твой взор, в глубинный транс.
И как будто нечем дышать в прозрачном
этом мире, как будто бы нечем жить,
но ты знаешь, что вот рождаешься рыбой,
так легко в этом воздухе плыть и пить,
пить пространство и этим быть.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу