Валерий Дудаков: Заколдованный сад. Черный ворон

Я пересчитываю дни,
Сбиваюсь, счёт идёт не гладко,
Они бегут, не шатко-валко,
Да и не вспомнятся они,
За суетой. Идёт неделя,
За ней другая. В самом деле,
Что сделано? Да, пустяки,
Был на гламурном вернисаже,
Костюмы Бакста и эскизы,
Знал раньше их, но нет сюрприза.
Пусть смело и блестяще даже,
Но эротические сны
В пространстве статуй онемелых
Своей нелепостью видны.
Назойливы, сверх меры пряны,
Пьянят, коль хочется быть пьяным,
От мимолётной мишуры,
Весьма заманчивой игры
В неимоверное эстетство,
Соблазны, если впали в детство,
Блестящий шарик, леденец,
Он сладостен, но вдруг растаял,
Иль взвился в небо. Пустота.
Была заманчива мечта,
Всему приходит свой конец,
Закрылся занавес, не та
Поставлена нам мэтром пьеса,
Зевают зрители-повесы,
Зал опустел. Потушен свет.

Зарядивший мелкий дождь,
Кем ты призван, чей ты гость?
Вызван облаком сплошным,
Лёгким ветром, что гоним,
Серой тучкой, дружной с ним,
Что польёт наш огород,
Разогнав честной народ,
Вспрыснет влагою луга,
Сникнет в скошенных стогах,
В цвет шиповника влетит,
Чуть всплакнёт и убежит!

Клёкот уток – прощальный звонок,
Вмиг взлетят и не вспенят воды,
Сонно смотрятся в небо пруды,
В ряске светится донный песок.

Так и спрятаться в тишь бы да гладь,
Затеряться в тропинках лесных,
В тишине видеть редкие сны,
И в молитвах снискать благодать.

Чертит луч отраженье церквей
В светлом зеркале прелой воды,
Отведя в эту ночь от беды,
Разогнав водяных и чертей.

Вот и славно, проходит июнь,
Зелень влагой налита и спит,
В синей чаще кукушка грустит,
Месяц выглянул, белый как лунь.

Завис горизонт в синеве облаков,
Ветер срывает и кружит листья,
Залпы салюта в ночное затишье
Враз небо долбят до синяков.

Вжик – и ракеты бегут врассыпную,
Огнём разноцветным светя бенгальским,
Тянутся, словно кровавые пальцы,
В твердь готовы войти земную.

Удар за ударом звенит в перепонках,
Танцуют строенья под музыку адскую,
То-то могилы взъерошились братские
И строй опор электрических ломких.

Гуляй огонь, коль тебе раздолье,
Сжигай облаков потемневших брюхо,
И зрением видеть и слышать слухом,
На то и Божья, и наша воля.

Отгрохотало, не считал сколько,
Затишье, будто заснули навечно,
Господи, чудны дела человечьи,
Лето, 12 июня только.

Благослови, Ларионов, живущее,
Люди ли, звери ли, всякое сущее,
Гусь ли, селёдка, павлин иль молодка,
Всякое сущее светится гранью,
Искрой сверкая, горшки ли с геранью,
Ветви акации, хвоста половина,
Или в лучах, что проносятся мимо,
В зыбкую суть распалённых абстракций,
Кои «лучизмом» решили назваться,
Далее станция «пневмолучизма»,
Новому – слава, а старому тризна,
В очередь встанут Малевич, Кандинский,
Подступ к абстракции только единствен,
Вождь застолбил, он в петлице две ложки
Носит, как орден, гордится немножко,
Красит лицо, словно вождь Океаний,
Полон иронии, всяческих знаний,
Кто ж на Кузнецком его не видал,
Первый лучист, хулиган, театрал,
С ним Гончарова из Пушкиных рода,
То-то потеха честному народу,
Фокин, Карсавина, Мясин, Стравинский —
Это престиж, а «солдатский» и «свинский»
Цикл, что в Тирасполе, брызжет цветами —
Встаньте, художники, смело за нами,
И аплодирует бурно Париж:
Ну, Ларионов, как ярко шалишь,
Жака Калло и рю де Висконти —
Все мастерские в пыли, только троньте,
В куче навозной алмазы блестят,
Гости шедевры присвоить хотят.
Выстроились в очередь хитрые лисы,
Здесь Пикассо, Брак, Дерен и Матиссы,
Бродит меж ними, что кот, сам Хозяин
Сыты, довольны все, веселы, пьяны,
Божия милость – такие таланты,
Только за живопись мало оплаты,
Слава – посмертная сердцу награда,
Что ж, Ларионов, Россия Вам рада,
Чудны картины, где их не смотри,
Мир Вам, покойтесь с почётом в Иври.

Замело помелом верх берёз по ветру,
Гулко утро, отзывчиво, хлопают ставни,
Белокрыло помашут, а вихрь-наставник
Путь укажет дождям по цветному ковру.