Александр Петрушкин - Кожа. Стихотворения 2000—2017 годов

как немота уходит через руки,
как суки, здесь выстраивая ад
логарифмический [как хромосомы жуткий]
царапают глаза, сто лет наград
не требуя, как зацветут жасмины
[в соцветии у каждого спит пёс —
две головы которого в режиме
портвейного Харона]. Как вопрос —
так в нас щенок со стороны Аида
заглядывает, и его слюну
со лба стираешь ластиком дебильным.
Обняв его огромную страну,

проговоривши мёртвым языком —
я тридцать два часа сидел в конверте
[в последней номерной Караганде]
и наблюдал, как пёс рисует петли,
царапает над огородом смерть,
что проросла за стрёмное наречье,
как дочь моя шестнадцать лет назад,
чтоб всё простить однажды, изувечив.
Чтоб всё понять, однажды не простив,
резиновые реки поднебесной
плывут сквозь пса, раскрыв больные рты
от этой ереси (не потому что честной —
а потому что спит ещё Харон
и потому что стук пифагорейский
несёт на ржавой палочке Орфей
и учит пса портвейном здесь) [в Копейске]

стучаться в тьму то лапой, то крылами
на сто семнадцать метров в высоту,
и всё испить холодными глазами
и выблевать однажды в пустоту,
и выблевать свой шерстяной, как кокон
открывшийся, как неродную речь,
пифагорейский, сказанный, смолчавший
и полететь от дочери за дверь.
За Пушкина [уральского кретина],
за всё молчание меж дочерью и мной
простив меня, скрипит в щенке дрезина
и гонит под урановой дугой.
(19/07/12)

Вот ведь какие дела: чем длиннее душа —
тем укороченней голос – на грани монеты
свет заигрался – на смерть загалделся, глуша,
нас пескарей прижимая ко дну, не взимая анкеты.

Время, собрав эти речи, уйти из воды
следом за лесой, сечением света из суши.
Из глухоты в нас врожденной – как божий глядит
смертный посланник – он эту травинку обрушит.

На берегах одинокий со снастью стоит —
смотрит, как свет говорит и по небу проходит
в этой росинке – и теплой полынью испит
в каждом прозрачном и самом прекрасном уроде.

Шевелит губой, как кобыла домой приходя,
тычется в руки хозяйские с рыбной заначкою кислой,
смотрит сквозь воздух и видит, как смерть (не моя-не моя),
между рукою и Богом затихнув, на время подвисла.
(27/06/12)

ау тебе закончено уа
постящийся тебе моё ура
моё тебе не слово грифель в глаз
какой ещё китай плыл водолаз
плыл по стране за н. тагил приплыл
где выбился из имоверных сил
постичь вотще значенье языка
он онемел и с тем ушёл в бега
он знал что в этом
где-то есть москва
и новгород иные берега
он огибал поскольку Амброз Бирс
возможен где-то здесь и слышен свист
и волга говорила с ним из плеч

уа уа возможно не сберечь
но помню я что водолаз немой
как всякий наш язык
всегда изгой
(13/05/12)

мы не созреем никогда
нам это климакс не позволит
уволь меня отсель рука
пошли как на хер в полный голос

постой со мною на «Урале»
где спирт казахи продают
и продавщица в полом теле
ждёт наполненья – наебут

нас смерть и жизнь
в тени сирени с пятном
чернильным в рукаве
стоящий туз и сивый мерин

на Каолиновом везде
как мы женатые на бляди
воруют небо голубки
и борзо бога ожидают
чтобы кормить его с руки

и продавщица поднимаясь
под синеглазый потолок
мне галстук дарит
чтоб пластмассой

дыханье затолкать мне в рот
поговорить по человечьи
по сучьи чтоб поговорить
когда порхатый чирик-птенчик

устанет призраков вводить
и мы женатые на бляди
здесь ляжем как бородино
и продавщица из «Урала»

забьёт крестом наверх окно
(12/05/12)

волнующий момент
на кокаин садится эта медная воровка
моя страна нуждается в любви
и потому бьет в точности до срока

горит моя любимая страна
перегорает смерть – до крайней плоти
волнуется ОМОН – и слой дерна
заламывает крылья в огороде

упавшей под лопату стрекозе
наполучавшей с нас по полной дозе
и бунт повешенный как бантик на морозе
перегибает жестяные гвозди

волнующий момент пал героин
щекам щекотно и смешно как знаешь
страна с тобой и за страной один
акын и ты в его трепло вступаешь