Александр Образцов - Это Фивы. Роман со стихами в полстолетия

Двенадцать горнистов. Репетиция счастья.
Итак, отпускаются все грехи.

«К торжественному маршу!..» К хлястику хлястик.
К погону погон. Точный жест руки.

«Побатальонно…» Дрогнув по плацу,
Где солнце надраено, как бляха ремня,
Полковничий голос медлил расстаться
С паузой, заворожившей меня.

«Первая рота – прямо…» Психологически
Ясен и этот подхлёст сердец –
Не удающееся скорбной личности
Точное чувство слова «конец».

И – «остальные – напра-во!» – грохнули
Тысячи кованых каблуков.

То, перед чем восхищенно цокали,
Чем обновлялась тоска веков.

Я хожу ледяным перекрестком.
Я сутулюсь от встречного ветра.
Бесконечные стынут минуты.
Восковые не спят города.

Скучно быть здесь уже переростком.
Проще – бледным и злым недомерком.
Но с восторгом ощупывать путы
Не удастся – не хватит стыда.

В лупоглазое рыбье всезнайство
Не опустятся холод и тьма.
Только все, что смещенье и таинство
И не требует много ума.

Жалко то, что простое уходит.
Но не стоит о том горевать –
При такой ледяной непогоде
Не захочется пальцев ломать.

В маленькой раздавленной иголке
Стынут ели, подвывают волки.

В пасти неба желтая луна,
Откровенно говоря, страшна.

Тает свечка, звякает сосулька.
На бумаге пишется рогулька.

И выводит детская рука:
«Мама. Речь. Россия. Хлеб. Века.»

Снег под песенкой шагов
так пушист.
Разговоры про любовь.
Отвернись!

Отвернись и не смотри,
не смущай.
Ведь тебе уже под тридцать.
Печаль!

Не касаться так легко
пальтеца.
И не пить губами снег
с лица.

И не знать, как от подруги
удрать.
И не знать, чтобы когда-то
узнать,

Что тебе уже под тридцать.
Печаль!
Отвернись и не смотри.
Не смущай.

Прижались двое друг к другу,
Оба бесстрастные.
И рассуждают, слепив губы, –
Праздники.

Значит, надо отметиться
В учреждении
Под названием «сердце»,
Что столько-то раз поцеловались,
Поиграли со слепой стихией
И разошлись.

Прижались двое друг к другу.
Застыли. Оледенели.
Даже сердца не бьются и руки
Оцепенели.
Стали гулкими все шорохи…

Тело в тело
Впаялось
И нет предела
Безмолвию Арктики.

А взоры –
Огоньки,
Нечаянно и неправдоподобно
Встреченные.

Вернулись времена
Амундсена и Чехова.

Было облачно и неспокойно.
Ветер рвал коченеющий парк.
Хулиганил, совсем безнадзорный,
Под скрежещущий рокот гитар.

Три гитары, – три тополя к ряду, –
Оглушали скамейки и пруд.
Порывались качели к оградам,
Торжествующе выл неуют.

Разве вспомнят теперь карусели,
Разболтавшие тайны снегам,
Как я в прошлом году, в апреле,
Одинокий, шатался там?

Нарисую твой профиль
На спичечной коробке
Буду носить в кармане
Не обижайся

Напишу о тебе стихи
Буду читать их вслух
Скучным бескрылым людям
Не обижайся

Ночью затихну скрюченный
Изверившийся во всем
Кроме мыслей о тебе
Прокляни меня

Стояли у подъезда и смеялась.
Совмещались тени у стены.
Непонятно – то ли прощались,
То ли узнавали чужие сны.

То ли примерялись, то ли примирялись
С тем, что сделан выбор. И, спеша,
Начерно кроили жизнь, сверяли,
Как часы, синхронна ли душа.

Ветер комкал близость. Где-то рядом
Подвигались горы, цвел март.
Паузы – ущелья после камнепада,
В которых разбойничал поп-арт.

И свободно верилось, что из поднебесья
Вел крылатый мальчик древнюю игру.
Думалось – как будто интересно.
Отлегло – не зная, не умру.

След алмаза на стекле вязью.
Тихий шепот в уголке – разве?