Александр Образцов - Это Фивы. Роман со стихами в полстолетия

И я, как скобами, словами,
Полярной ночи клюв зажму.
Я так хочу любим быть вами.
Не отгораживайтесь рвами.
Ну дайте руку хоть пожму.

Хотя бы слово на растопку.
Простое, колкое: «Щепа».
Его потоньше ощипав,
Пустить огонь под эту стопку.

Канатоходцем, гибок, бел
По щепке пламень полетел.

И вот уж пляшут языки
Лезгинку жадно вкруговую.
Костер трещит: «Я существую».
Свет проникает в уголки.

Страна прижатия локтями,
Коленкой, стиснутой впотьмах,
Прижавшей также в двух местах
Глухое сердце в теплой яме.

Страна бушующего бреда
О пальцах, чующих предел,
В которых встрепенется Леда –
Ослеп, как только поглядел.

Но, прикоснувшись, видел снова,
Как в негатив сквозных зрачков
Летела кувырком Брюллова
Помпея нищих дураков.

Смеялись десны, пели зубы.
Прищур врезался в маску строк.
И, как приевшийся урок,
Толклись у щек нагие губы.

Темно, совсем темно, и ни души не встретишь.
Бесчестен вечер. Ночь черным-черна.

Письмо от Чехова в пустых руках повертишь
И дальше отошлешь. Несчастная страна!

Угодьями угодлива, обильна
Князьями, подпирающими свод.

Не успевает низкая давильня
С высоким качеством передавить приплод.
…
Ты, виноградинка, изюм… Прижмись поближе,
Кишмиш моей восторженной души.
Как пропеклась ты солнцем! Не нанижет,
Не трусь, нас время на карандаши.

Мы не букашки, не гербарий даже.
Еще на ветках мы и солнце высоко.
Еще печет. И так прозрачен каждый,
Что в желтизне лишь косточки зрачков.

Во сне, как помню, шел,
Не оступаясь, не переча…
То было меньшее из зол,
И говорил: «Тут, недалече».

А сзади, – разве различишь? –
Хитросплетения погони.
Бросались в горные ключи
Те кровожадные их кони.

Нет, это было не со мной.
Не мне, не мне так много чести.
Смыкался вечер ледяной.
Скакал ущельями наместник.

Пусть Велизарий не холоп,
Но вечна сладость подчиненья.
По Риму кошки бродят. Гроб
Господень ожидает мщенья.

И так захочется любви,
И так – песком из горсти – нежность,
Что даже миг останови
И будешь лишь школяр прилежный.

Войдет в игольное ушко
Дик о е счастье паладина.
Макакой жизни половина
Висит, придушена кишкой.

Любовь моя! Зрачками и ногтями,
Коленями, зубами и локтями
Вцепись в сей ледяной сугроб.

Иду по воздуху, ступаю,
Зеваю, время колупаю,
Засну – и снова начинаю
Игру с названьем круглым «гоп».

Говорили вокруг о минутном.
Я не вспомнил, не смог, отошел.
Тихо музыка длилась о смутном
И мешалась, и падала в шелк.

Изгибались упругие снасти
И Бетховен, далекий, чужой,
Умолял, цепенея от страсти
Перед будущей знойной толпой.

Но вонзался. Был близок в пожатьи
Этой кожи тугой разговор.
Эта бережность. Это прижатье.
Эта жалоба взгляда в упор.

Твои глаза умеют слышать,
Как астероид гонит вверх.
Как жаль, что ростом ты не вышел,
Чтоб прекратить вращенье сфер.

Сиди с трубою, где повыше,
Дивись и подавай пример.

Сиди, выдумывай законы,
Давай, высчитывай, дурак,
С самонадеянностью кроны,
Распутав корни кое-как.

Миров причудливых кулоны
Волнует Млечность. Дышит так,
Что запотели телескопы,
А доктор Чумкин занемог
Вновь похищением Европы.
Он в бездну лезет, словно бог.

Стали ночи темнее и звезднее.
Здравствуй, сердце! Твое пробуждение
Отмечают соцветия поздние
И уставшие жить растения.

Вот и август уходит рыбою
В темный омут тягучим золотом, –
То ли леса янтарной глыбою,
То ли вод черным кварцем сколотым.

Отзовется канал, канавка ли,
Над которой стою, лопатками
Упираясь в перильца шаткие.
В небе звезд намело – мильон.

Значит, скоро зима, коль вьюжится.
Коль метелью вверху утюжится
Этой звездной пурги налет.