Ольга Краузе - Харьковская тетрадь. Стихи 2011–2016 гг.

Мне сказали на пристани в баре,
угощая мадерой с кагором,
что баркас мой скрипучий и старый,
но я здешним рыбачкам дам фору.

Как причалив, метнула швартовый —
стало ясно, что я до пассата.
И не брезгуя с шлюхой портовой
проболтала весь день до заката.

Ведь белее не стать, хоть замойся,
ты ж, как есть, своей масти не скрыла.
Ничего в нашем море не бойся,
только бойся любви Сизокрылой.

Как дошла я из бара к баркасу,
как упала в гамак – я не помню.
Било в ратуше за полночь, к часу.
В голове отзывались те звоны.

И накрыла меня Сизокрыла,
ворковала, да сон навевала.
В синем море постель расстелила
и любила, пока не светало.

Неба звездного вышитый полог
надо мной замирал и качался…
Я лежала среди моря гола.
Сизокрыла вела левым галсом.

вольный ветер звенел,
кто на пристани пел,
не слыхать среди волн,
парус мой ветра полн.
Пусть на скалы несет,
пусть никто не спасет.

Все, что в жизни моей долгой было,
все с собой унесла Сизокрыла
в ошалелом, любовном угаре.
И плевать, что сказали мне в баре.

Там, где море шумит, бурно пенятся волны,
у тебя за плетнем созревает подсолнух.
Время семечки жарить, и с набитым карманом
выходить на закате и гулять у лимана,

и плевать на песок шелуху, и смеяться,
и браниться, и снова в любви объясняться.
За песчаной косой, да за каменным молом
будет море шуметь, бурно пениться волны.

А зарядят дожди, да завоют метели —
мы заляжем вдвоем на широкой постели.
Пусть свистит себе ветер сквозь оконную щелку.
Будем книжки читать, петь да семечки щелкать.

Когда твой корабль тонет,
а капитан сбежал
на том, единственном шлюпе,
в котором бы всем спастись.

И в приступе злых агоний,
почти возле самых скал,
тот кто тебя не любит,
кто не сумел простить,

достанет нож и разрежет,
на ленты парус порвет,
последний раз обругает,
привяжет к обломку доски,

чтоб женщина та, которую
ты у него увел,
дома тебя ожидая,
не умерла с тоски.

Заныли стропы, как струны,
взметнулся портовый кран.
По глади дороги лунной
Бегущая по Волнам

скользила в нейтральные воды
от пьяной и злой матросни.
Я пью за ее свободу.
А нука, гарсон, плесни!

Беги, Фрези Грант, не слушай
сирены истошный вой!
Не по твою ли душу
мчит катер сторожевой?

Укутавшись в звездной шали,
танцуешь ты на бегу.
Прожекторы в море шарят
и небо краны скребут.

А ветер затих и будто
к нам ангел сошел с небес.
Вдруг развернулся круто,
летевший на перерез,

и даже почти догнавший
катер сторожевой.
А дальше уже не наши,
а дальше чужой конвой.

Как музыка рапорт старлея:
«Отбой, нарушитель ушел!»
Пока я не протрезвею,
пусть кончится все хорошо.

Мальчик сквозь дырочку в камушке смотрит на небо.
Хочет там что-то увидеть, а может уже
видит, как мир, наклоняясь на крутом вираже,
в новую эру несется. Когда бы и где бы

мы не стояли сейчас, все равно невозможно
время обратно вернуть на исходную точку.
Капает тихо вода – новый камушек точит.
Кто-то его подберет, оботрет осторожно,

чтобы сквозь дырочку в камушке песни свистеть,
чтобы сквозь дырочку в камушке в небо смотреть.
Мало ли камушков с дырочкой на берегу?
Я такой камушек тоже давно берегу.
С самого детства он в старой шкатулке лежит,
душу мою от бездушья и лжи сторожит.

Нам бы только куда по-дальше
в море, за море и под лед.
Где ни звука, ни слова фальши.
Кто не скажет, тот не соврет.

Где ни Азии, ни Европы,
ни Америки – все одно.
Всплыть на уровне перископа,
оглядеться и лечь на дно.

Чтоб в глухой тишине глубинной,
рыбным пением насладясь,
оценить синеву картины,
глубину и взаимосвязь.

Раны рваной души заштопать,
погрустить о земле родной.
Всплыть на уровне перископа,
оглядеться и вновь на дно.