Владимир Ноговицын - Самолётик бумажный любви

Потому что он падал на стены,
Потому что тянулся в уют…
В этой комнате не хризантемы,
А герани на окнах цветут.

…Отпечаталась карточка следом
И осталась на стенке пятном,
Чтобы мы, сожалея об этом,
Вспоминали приветливый дом,

Где когда-то, укрывшись за шторой,
Не хотели подольше уйти,
И от страсти – игривой и скорой —
Умирали блаженно почти.

Из прошедшего века забыта —
Знаком тех невозвратных потерь —
Не закрыта она, приоткрыта
Та же старая тёплая дверь.

Что останется
после осени?
Зимний день?
Вот он, светлый такой,
хоть и ветер
резвится дерзкий.
И на запор
закрытого дома тень,
а на окнах его —
линялые занавески.
Что останется
после осени?
Листва,
она почернела уже,
а недавно желтела…
А ещё остаются
Твои —
для меня! – слова:
Ты их сказать собиралась
– не захотела.
Я замерзаю.
Но всё же делаю вид,
что мне тепло…
И движется
Время по кругу.
Хрупкое Время.
Как яблоко,
оно надо мной висит
на расстоянии —
только вытянуть руку…

При разговоре ручья
Я забываю речь.
Невозможно
Казаться счастливей,
Чем он.

При пении птиц
Не пою.
И не стараюсь:
Нельзя петь звонче,
Чем они.

В лунную ночь
Включаю
В жилище свет.
Но электричество
Не заменит
Луну и солнце.

Вижу Тебя! —
И всё наполняется
Смыслом,
Появляется
Определённость.

Всё,
Что казалось пустяками,
Давно исчезло в сизом дыме.
Нас продувало сквозняками.
Мы были очень молодыми.
Такое совпаденье, надо ж:
Сменялись виды и картины…
И открывались окна настежь;
Как паруса, на них гардины.
Всё,
Что казалось нам любовью,
Порою чувства заменяло.
Твоя рука у изголовья
У моего легко лежала.
Влеченье это было?
Либо
Лишь вечеров препровожденье?
Твоя рука – подобье нимба,
Святая ложь – не во спасенье.
И вместе нам ничуть не тесно,
Наоборот – вдвоём просторно.
И этот самый день воcкресный
Нам рассыпал из света зёрна.

Произнесённые красиво,
Слова, как песни, отзвучали.
А небо вешнее плаксиво,
И плыли в нём снега печали.
И было там тепло апреля.
И также слёзно, также влажно.
И чьи-то лампочки горели
Всю ночь в дому пятиэтажном.

Но снова грянул понедельник.
Ещё одна неделя мимо!
Он как бродяга, как отшельник
И стал похож на пилигрима.
Всё, что считалось чувством сильным,
Другим, по правде, оказалось.
По живописному картинным…
Но разошлось. Но разбежалось.
Но не сбылось: такое дело.
Давить не надобно на жалость:
Перетряслось, перекипело
И за края переплескалось…
Всё, что считалось, —
Не зачтётся.
Из жизни вычеркнется, статься.
Как поезд, что уехать рвётся,
Не зная все названья станций.
Да, он почти как скорый поезд,
Чем отдалённее, тем ближе…
Я стану жить, не беспокоясь
О том, что больше не увижу.
О том, что много или мало
Не вспоминаешь и не судишь.
О том,
что
от меня
устала,
О том,
что
больше
не полюбишь…

Я пропахну дорогой,
казённым бельём.
Мне лежанкою —
верхняя полка.
Но зато
за окном,
за окном,
за окном
будет лес
снежно
нежиться
долго.

Под
архангельским небом,
в родной стороне,
под колёс
монотонную
песню
хорошо рассуждать
беззаботному мне,
как на свете
живётся
чудесно.

А ещё помечтать
о дальнейшей
судьбе.
А ещё
поприбегнуть
к гаданью.

И понять,
что я еду —
навечно к Тебе.

Нет, лечу!
И —
не по расписанью!

Ты —
рядом,
и как будто
навсегда.

Под
взглядом
этим
любящим
смелею.

Ты для меня —
небесная
звезда,
спустившаяся
с высоты
на Землю.

Музыка на пустынном
речном вокзале,
где от вокзала
только вывеска осталась,
где вблизи и, скорее всего,
в начале
Северной Двины волна
О причал стучалась.