Борис Херсонский - Одесский дневник 2015–2016. Взрывная волна

А после сожгут в печи, и институт Пастера
примет прах сына России, молдаванина и еврейки.
Спасенье в кисломолочном. Такова была его вера.
Он искал лазейки в бессмертие, но не нашел лазейки.

Линия фронта не одна – их две,
челюсти, размалывающие тех и тех.
Голова – одна, а в этой голове
длинный список-перечень воинских утех.

Похороны павших, гранитный монумент
в каждом захолустном горе-городке,
однотипные надгробья – серый цемент —
грядками-рядками, смерть на каждом рядке.

К проводам там вырастут бумажные цветы,
будет и немало пластмассовых венков,
в каждом доме сироты – голодные рты,
в каждой хате – пара безутешных стариков.

Лица взяты в траур в рамках под стеклом,
фото выцветают наперегонки…
Вроде бы победа, а все пошло на слом.
Подрастают сироты. Уходят старики.

снаружи покрылись шерстью и изнутри озверели
и где там телячьи нежности и соловьиные трели
а если не трели хотя бы чириканье воробья
и надежды нет на непробудную старость
когда вокруг да около волнами ходит ярость
как вода полуостров с трех сторон омывает тебя

остается цыплячье горлышко узенький перешеек
воспоминаний о парках о рядах зеленых скамеек
осторожно окрашено о томлении по вечерам
в зарослях номера без всяких штампов о браке
танцплощадка ромашка какие же танцы без драки
на надбровье слева доныне остался шрам

армия и тюрьма воспитывали мужчину
сидящего в кабинете берущего не по чину
беспощадного склонного к пьянству и наркоте
но шерсть не росла и клыки из-под губы не торчали
и вспоминали господа в час печали
и если детей не рожали, то заботились о коте

на гробах не плясали, не плевали в могилы или
плясали плевали да только все позабыли
откроешь семейный альбом тридцатых годов
и увидишь звериные головы над пиджаком или блузкой
на фоне площади красной или березки русской
или гипсового подростка всегда и на все готов

Живет ребе на небе, под ним золоченый трон.
На левом плече сидит Моисей, на правом плече – Аарон,
шепчут в уши ему премудрость с обеих сторон,
это – устная Тора, нерушимый закон.

Кошерная рыба плывет в медовой реке.
Пасется молочное облако от тучи мясной вдалеке.
Никто не дерзнет сварить козленка опять-таки в молоке
козы-дерезы, за три гроша купленной на ярмарке в городке.

А была хорошая ярмарка, и совсем не плох городок,
и коза хорошая, дойная, слабая на передок,
и синагога просторная обращена на восток,
и полицейский усатый, в корявых зубах свисток.

Но все это тут, на небе, где хала лежит на столе,
и все-таки интересно, что осталось там, на земле,
как там соседские дети, в достатке, небось, и в тепле,
находят ли до сих пор золотые коронки в золе.

Наверно, если находят – думают, повезло!
Вместо кладбища парк, там девушка опирается на весло.
В синагоге клуб, там танцы или церковь – Христос Воскрес.
Жаль, такие подробности не различишь с небес.

Что хотят – то и делают. Утренняя электричка.
«Что хотят – то и делают», – раскачивается истеричка.
Платье не по сезону, ужасна раскраска лица.
«Что хотят – то и делают», – твердит она без конца.

И кто эти гады, что вечно хотят чего-то
запретного, страшного, это не наша забота.
Важно то, что наши желанья несбыточны, а они —
что хотят, то и делают, не выносят пустой болтовни.

Захотят – пустят по миру – голодной, раздетой, разутой,
захотят – подарят портфель с иностранной валютой,
захотят – создадут проблемы, захотят – создадут уют,
захотят убить, понятное дело – убьют.

«Что хотят – то и делают», – безумная причитает,
напротив мужик в камуфляже детективчик читает.
Проехали Дачную. Скоро – Одесский вокзал.
А женщина все лопочет, а он – ничего не сказал.

И о чем говорить? – посреди пустого вагона.
В детективе – победа воровского закона.
За окном – кирпичное здание, какой-то погибший завод.
Вдоль путей идет цепочкой подневольный народ.