Михаил Эпштейн - Поэзия и сверхпоэзия. О многообразии творческих миров

Потебня А. Эстетика и поэтика. С. 114, 175. Потебня вообще полагал, что «…метафоричность есть всегдашнее свойство языка, и переводить мы можем только с метафоры на метафору».

Кузнецова А., Ефремова Т. Словарь морфем русского языка. М., 1986. С. 16.

Хлебников В . Собр. произв.: В 5 т. / Под общ. ред. Ю. Тынянова и Н. Степанова. Л., 1928–1933. Т. 5. С. 233–234.

Здесь и далее новообразования, предлагаемые автором книги, при первом упоминании выделяются курсивом.

См.: Ожегов С. Лексикология. Лексикография. Культура речи. М., 1974.

Андрей Синявский, как известно, считал, что большевизм обязан своими успехами трем мастерски сработанным словам: «большевик», «советы», «ЧК». Идеологическим потенциалом языка занимается дисциплина идеолингвистика. См.: Эпштейн М . Идеология и язык: построение модели и осмысление дискурса // Вопросы языкознания. 1991. № 6. С. 19–33.

Впрочем, и научный термин может быть рожден в муках почти поэтического творчества. Фламандский физик Ван Гельмонт изобрел в 1658 г. слово «газ», ориентируясь на греческое «chaos» (хаос) и отчасти немецкое «Geist» (дух), создав удачный образ чего-то аморфного, духовно-воздушного.

Чуковский К . От двух до пяти. М., 1963. С. 12.

Неологизмы Хлебникова приводятся по кн.: Перцова Н . Словарь неологизмов Велимира Хлебникова // Wiener Slavistischer Almanach. Sonderband 40. Wien; Moskau, 1995.

Было бы ошибочно считать «тязь» суффиксом, отдельной морфемой – это именно часть корня «витязь». См.: Кузнецова А., Ефремова Т. Словарь морфем русского языка. С. 63. К этому можно добавить еще одну, столь же вероятную интерпретацию: если «т» в слове «смертязь» отнести к корню «смерт», то последняя часть «язь» сближает его со словом «князь», и тогда «смертязь» – это «князь смерти» (одна из кличек дьявола). Если уж одно слово можно истолковать тремя равновероятными способами, то очевидно, насколько толкование литературного произведения есть способ умножения, а не сокращения его смысла.

Вознесенский А. Страдивари состраданья. М., 1999. С. 7. Примеры кругометов взяты из поэмы «Ave Rave» и стихотворения «Шаланда желаний».

Не отсюда ли и поэтическая апология заикания как словесной ворожбы и жизненной одержимости в поэме Вознесенского «Берегите заик!»? «Берегите заик! В них восторг заикания. / В них Господь говорит в прозаический миг. / Они – праязыческие могикане. / Берегите заик! <���…> Я, читая стихи, иногда заикаюсь, / когда Бог посещает их» ( Вознесенский А. Жуткий Crisis Супер стар. Новые стихи и поэмы, 1998–1999. М., 1999. С. 116, 121). Это «заикание слова», запинка, через которую проступает, как на переводной картинке, другое слово, и образует магию кругомета.

Сорокин В . Собр. соч.: В 2 т. М., 1998. Т. 1. С. 441–442.

Сорокин В . Сердца четырех. Там же. Т. 2. С. 379, 383.

Нелепость в данном случае усиливается переходом глагольных корней в морфологический разряд наречий. Наречные новообразования редки в русском языке, и даже у Хлебникова из более десяти тысяч неологизмов насчитываются лишь единицы наречий. Обычно наречия образуются от прилагательных, т. е. признаки действия – от признаков предметов (типа «быстро» – от «быстрый»). Образование наречий от глаголов, т. е. признаков действия от слов, означающих сами действия, усиливает момент абсурда. Квазинаречие «прорубоно», образованное от глагола «прорубить», обозначает уже не действие, а некое состояние или признак действия, ни к какому действию не отнесенное и не относимое, поскольку оно само есть действие, застывшее в качестве какого-то состояния или признака другого действия.

Исследователь Хлебникова В. П. Григорьев замечает, что «основная масса неологизмов сосредоточена в обнаженно-экспериментальных перечнях слов и стихотворных пробах, большинство которых остаются неопубликованными» ( Григорьев В. П . Словотворчество и смежные проблемы языка поэта. С. 173). «Впрочем, – по наблюдению Григорьева, – и те неологизмы, которые несут на себе значительную контекстную нагрузку, обладают способностью „отрываться“ от контекста, сохраняя свой образ и за непосредственными пределами произведения» (Там же. С. 174), т. е. становиться самостоятельными произведениями. Любопытно, что в качестве примеров Григорьев приводит слова «Ладомир» и «Зангези» – не просто «контекстные» слова, но верховные, заглавные слова соответствующих произведений, именно в силу этого вынесенные из контекста.