Люциан Шенвальд - Плечом к плечу

Когда же очнулся он, дождь перестал,
И полночь спустилась, и ветер стихал,
И туч грозовых разошлась пелена,
И черепом бледным казалась луна.

За стеклами стыли железо и жесть,
Задумались крыши о чем-то, бог весть.
Трепещет на них мотылек тишины,
Крадется котенок по краю стены.

И шепчет Андрей: «Что скажу тебе, мать!
Работу на днях обещали мне дать».
И мать его руку зажала в руке,
И теплая капля ползет по щеке.

И шепчет Андрей: «Знаешь, милая мать,
Я буду сигары в кафе подавать!»
Взгляд матери гаснет под сеткой морщин,
Они замолкают — старуха и сын.

Течет тишина. Наблюдает Андрей.
Вон кошка на крыше… И дождик умолк.
Вон кошка… В глазах ее точки огней,
И смотрит она исподлобья, как волк.

Глаза, разрастаясь, горят и тотчас
Летят кувыркаясь, подобно огням,
И вдруг закипает светящийся глаз!
Гляди же — он лопнет сейчас пополам!

И вот их две пары… Все ниже одна,
Другая все выше… Да это луна!
Два нижних рубиновой кровью зажглись,
Два верхних, как гроздья, вздымаются ввысь…

Но глаза исчезли где-то,
А сияние все шире, —
Это две больших монеты,
Или пуговицы это
Застегнулись на мундире?

Но зато вторая пара,
Запылав в ночи огнем,
Мозг Андрея жжет пожаром,
Хочет пульс усилить в нем

И всю ночь, во мгле тумана,
Как во сне, издалека
Видит он глаза Богдана,
Два пылающих зрачка.
Все быстрее, все быстрее,
Все сильнее и страшнее
Пляшут две монеты скользких,
Пляшут бешеную польку!

Проснулся Андрей — и видения нет.
За окнами синий маячит рассвет.

Шел рассвет сквозь туманную тишь,
Первый луч еще прятался где-то,
Не коснувшись оранжевым светом
Ни домов, ни панелей, ни крыш.

Не разбужены птицы росой,
И окутаны камни дремотой,
Но сбегаются к школьным ворогам
Голосистые дети гурьбой.

Вот Богдан, он выходит вперед,
Как олень отделяясь от стада,
Влез на камень и пристальным взглядом
Оглядел детвору у ворот.

И сорвал свою шапку оратор,
Как Антоний [16] Антоний — римский военачальник. Здесь герой поэмы сравнивается с героем из трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра», который вдохновляет свои войска перед боем. в театре, взмахнул
Над толпой, чтоб прервать ее гул,
Сдвинул брови и крикнул:
«Ребята!

Я обращаюсь не к подлизам, а к честному народу,
Ко всем, кто не боится ссадин и не боится йоду,
Кто смело ходит по тротуарам, отважный, гордый,
и ловкий,
И делит песню, как горсть орехов, украденных у
торговки!

Ребята! Разве вы забыли, как туго набив карманы
Камнями, пробками, шпагатом и проволокой рваной,
Мы шли в разбойничьи походы оврагами Варшавы,
И электрический фонарик светил на камни и травы?

Еще шумят в саду у ксендза те вишни, что мы ломали,
Сверкают оси велосипеда, пока в овраг не попали,
Гнусит шарманщик у черного хода и ждет свою подачку,
И обезьянка разносит билеты, по пять грошей за пачку.

Нам не забыть крикливой торговли —
газетчиков состязанья
На перекрестках, где дым и копоть и тусклых огней
сиянье…
Бывало — с буфера на буфер, звонки гремят — потеха!
А как директору в портфель мы ежа положили для
смеха!

За это Франца прогнали из школы, а нас директор
проклял,
Но в ту же ночь из его кабинета летели со звоном стекла.
Когда ж он на утро спросил: кто зачинщик? — и нам
грозил наказаньем,
Полсотни рук в ответ на это поднялись в гробовом
молчанье.

Итак, во имя дружбы у этого теперь не доступного
входа,
Клянитесь быть вместе!
Вперед, ребята!
Хотя бы в огонь и в воду!

Нет, подумайте, лысый-то олух наш!
Хоть и держит в руках золотой карандаш,
На плечах, видно, носит капусту!

Объявил, что закроется школа, что здесь
Вместо смеха скрипеть будет ржавая жесть,
Будет в комнатах тихо и пусто.

Дверь закрыта. Покроются плесенью в миг
Эти окна и полки пособий и книг,
Синий глобус покроется пылью.

Дверь закрыта! Где сторож? И кто украл ключ?
Школы мет! Так попробуй — рыдай и канючь,
Лбом попробуй в кирпич стучаться!

Потушили наш свет, чтоб окутал нас мрак!
Где-то школа, как в море далекий маяк,
Не доплыть нам туда, не добраться.