Валерий Артемов: Мысли вслух. Сборник стихов

За окном шумит залив – шторм крепчает к вечеру.
Волны плещутся, забыв, что ловить им нечего.
Я привычно нахожу почту на компьютере.
Посмотрев её, сужу, кто сегодня в твиттере.
Отмечаю тех, кто мне кажется достойнее.
Выбираю лексикон дамам попристойнее.
Отправляю почту всем. Погружаюсь в «Оперу».
Начинаю смотр всех тем, что идут по номеру.
Присылают спам, туфту, видео различное.
Эх, послать бы всех в Ухту – там места приличные.
Но приходится терпеть всякую собачину
и глотать с трудом всегда эту отсебятину.
Взор мой мысленно скользит в дебри, хляби космоса,
проникая в звёздный мир по законам осмоса,
будто кто-то там манит в ночь меня настойчиво.
Я теряюсь и даю свой ответ уклончиво.
Может, где-то далеко на краю Галактики
некто вдруг живёт сейчас – мой двойник семантики.
Он не знает, что он – я, что его субстанция
та же, что и у меня на такой дистанции.
Совпадать должно в нас всё, даже все желания,
ведь не зря мы с ним живём в сходных очертаниях.
Как же будем мы делить даму сердца верную,
ведь и он в неё, как я, был влюблён, наверное.
А она разделит как между нами функции,
может, ей дано, как нам, право инволюции?
Обозреть не может ум все хитросплетения
нашей сущности, и вряд мы закончим прения:
может ли пройти любовь через все страдания
или гаснет, как костёр, утонув в рыданиях?
Проза жизни учит нас: всё исчезнет в тартаре,
даже то, что вечно в нас, в душах и характере.

У тех, кого минула чаша суицида,
кому в потребности осина не нужна,
кто не большой любитель гербицида,
и глубина в озёрах, реках не важна,
кому кирпич на голову не падал,
на пешеходной «зебре» транспорт не давил,
кто не познал чумы, холеры ада
и кто ещё имеет уйму сил,
тот иногда задумывался как-то:
неровен час достичь преклонных лет.
И что тогда?
Кто мне подаст де-факто
стакан воды в постель ослабить диабет?
Об этом надо думать в колыбели,
когда ещё твой лепет бестолков,
ты поперёк лежишь ещё постели
и над тобой простёрт отцовский кров.
Тогда же я сопел беспечно в люльке
и беспрестанно делал глупо пузыри,
считал ворон на утренней прогулке
и гулькал громко «басом» попурри.
Беспечность детства многих усыпляла.
И я поддался ей, не вникнув в суть вещей,
и вот теперь, когда душа устала,
мне стало ясно вплоть до кончиков ушей:
о старости чтоб в жизни не тужить —
стакан воды старайся юным заслужить.

Сгущаются тени.
Над поймой реки
туман оседает.
На Млечном пути
светил вереница спешит до утра
остынуть в прохладе, покуда жара
опять не зальёт зноем весь небосклон.
Выходит луна из-за туч на поклон.
Сыреет вокруг, замирают шумы,
летучие мыши летают, как мы
бесшумно стараемся жаться к кустам.
Есть кто-то там, значит, полезный мышам.
Лягушки хоралами славят весну,
резонно готовясь к недолгому сну.
Заря догорает, звон птичий затих.
В лесу зябнут филины*.
Видно, у них
зима наступает с восходом луны.
По норам хоронятся с чувством вины
подальше от ищущих глаз грызуны.
Пьёт ночь до утра свой нектар из росы,
бледнеют Стожары,
заря на весы
времён опускается с первым лучом,
рассвет разгорается
и кумачом
полнеба окрасил.
Прохладно.
Знобит.
На теле гусиная кожа.
Обид
не помня, залился в кустах соловей.
Черёмухой пахнет и влагой с полей.

* крик филина похож на слово «шубу»

Да что мне теперь?..
Р. М. Рильке

Повержен враг,
но отчего
не принесла мне смерть его,
как жаждал, радости победы?
Всё также в срок приходят беды,
вопросы мучают порой
и не пришёл к душе покой.
Неужто я ошибся в мере,
какую Бог дал нашей вере,
и смерть как рок не та цена
за подлость друга,
но она
вполне могла явиться мерой
расплаты за растленье веры
в любовь и верность на Земле,
когда приличия в золе?
Вопрос не праздный.
Что ценнее:
жизнь, совесть, честь?
Кому виднее
о них судить так, как не мне:
ведь пострадал я
и вполне
могу карать за лиходейство,
точней сказать, прелюбодейство,
но только знаю ли кого?
Судьбу, себя, её, его?
Законы жизни грёз не знают,
с годами боль обиды тает
и растворяется в судьбе
прожитых лет, как снег в воде.
Всё забывается с годами,
уже и я не верен «даме»,
и только сердце кровоточит
среди холодной долгой ночи.