Валерий Артемов: Мысли вслух. Сборник стихов

Бегут дни за днями,
за месяцем месяц,
и годы сливаются
в ленточку лестниц.
Живу, поднимаясь
всё выше и выше
по ней в синеву
на небесную крышу,
где встречу, казалось,
прекрасные лица
безоблачной юности.
Но…
повториться
счастливое лето
не может и в грёзах
увянувшей плоти
в наскучившей прозе.

O tempora! O mores!
Marcus Cicero

Я столько лет прождал тебя напрасно.
Наивно думал, что напишешь, позвонишь,
но постепенно становилось сердцу ясно:
не вспомнишь, не напишешь, не простишь.
Когда-то жизнь казалась мне забавною игрушкой,
с которой баловаться можно было всласть.
Казалось, можно позвонить всегда, была бы только двушка ,
но гордость не давала мне так низко пасть.
А годы шли, и с ними время блекло,
и мы, как все, сумели постареть.
И вот пришли к концу – за ним мы горстка пепла
да для жильцов грунтовых просто снедь.
Вся наша спесь и весь апломб нелепый
исчезли в недрах жизненной волны.
Как были мы в дни молодые слепы,
самонадеянны, упрямы и дурны.

Мечтой моей навеки море стало…
М. Карим

Прямо в сердце вонзается брошенный взгляд
настороженный, словно куда-то зовущий,
необычный для нашего края наряд
и уж вовсе нездешнее море, как гуща.
Солнца диск весь за тучами желтыми скрыт,
только видятся небо и горы, и волны.
По всему очевиден таврический быт,
и его подтверждают culotte-панталоны.
Что погнало тебя от родных комаров
в эту даль несусветную в отпуске к морю?
Загорала на Дёме* бы возле коров;
правда, солнце в Гурзуфе приятней, не спорю.
Только знай, от себя не сбежишь никуда —
хоть на Запад беги, хоть на Юг, хоть на Север:
все несчастья твои, хвори, горе, беда
будут жадно тебя иссушать, как шмель клевер.
Взгляд из прошлого мне о судьбе говорит.
В нём я вижу натуры недюжинной силу.
Всё подвластно ему, кроме власти планид
и сакрального зова могилы.

* река в окрестностях Уфы

Город древний, город славный…
А. Новиков

Город низкого солнца
и свинцового неба,
сопредельный эстонцам,
никогда древним не был.
Вырос сразу державным
весь из камня и моря,
именован был дважды
и познал бездну горя.
Быстро стал стольным градом,
вдоль ливонской границы
вся Европа шла рядом
в ногу с новой столицей.
Но успехи все в прошлом.
Нынче город в клоаке,
в прежнем виде роскошном
предстаёт лишь Иссакий,
но без прежнего блеска,
без былого величья.
Постарел город резко,
стал к судьбе безразличен.
Мы гордились столетья
тем, что создано было
здесь рабами и плетью
в топях шведского тыла.
Среди мрачного края
вдруг явилось народам
сотворенное в мае
чудо новой природы.
Оживёт ли мой город,
станет вновь ли столицей,
или умственный голод
будет жить в наших лицах?
Захиреет, зачахнет,
затеряется в прозе,
растворится и станет
умирающим в бозе.

Смиряюсь перед Богом
лишь только в дни несчастий
я с непокорным слогом
и непослушный власти.
Никто нигде отроду
не мог меня заставить
возить на гору воду
и бонз кремлёвских славить.
Но Бог меня заставил
в стране жить полурабской,
где нет гуманных правил,
где жизнь осталась адской.
Погрязла чернь в беспутстве,
а власть в седых пороках,
смеётся мир искусства,
как Путин тычет в ноты.
За что земля страдает
от собственных потомков,
народ не доедает,
страна лежит в обломках,
а мы в угоду Играм
снесли полрегиона,
спасаем где-то тигра,
но здесь не слышим стона:
бульдозер смял теплицы,
дома, сараи, будки,
сады кавказской Ниццы,
как будто ради шутки.
Земля кругом стонала
от варварства людского
она вовек не знала
предательства такого.
Теперь богатства края
зарыты под бетоном,
и ад стал вместо рая,
а персик биатлоном.