Екатерина Полянская - Воин в поле одинокий

Нас, однако, учили: когда я, как водится, ем,
То, конечно, я — глух; и по-рыбьи, естественно, нем…
Но попробуйте, встаньте вот тут, у пролома в стене,
Со своею душой оглушённою наедине.

И услышите звук — это шёпот прибрежных кустов,
Или голос, срываясь, дрожит от мучительных слов:
«Я — воззвавший, Я — Тот, Кто хотел вас отвлечь от еды,
Я — бескрайняя память, Я — боль самой чистой воды.

Я — воззвавший. Я — Тот, Кто над вечностью строил мосты,
Но зависли они, словно крик Мой, среди пустоты.
И у каждого есть ненадёжный последний пролёт…
Кто услышит Меня? Кто пойдёт по мосту? Кто пройдёт?»

Там, во рву, земляника рассыпана в мокрой траве…
…обратите внимание: крепость — тринадцатый век…
…до райцентра доедем, наверное, около двух…
(«…Я — воззвавший в пустыне,
Я — только лишь Голос и Слух».)

Но, вгрызаясь камнями, как будто зубцами — пила,
Стены делят пространство, и время, и нас пополам.
И в проходе сквозном ничего, ничего больше нет —
Только воздух и свет, только мост через воздух и свет.

Все рассматривали зверя,
Непонятного, чужого —
Кто — насмешливо-брезгливо,
Кто — косясь на острый клык.
Попытались хвост измерить,
Дули в нос,
Трубили в уши,
Подпилить хотели когти
И привесили ярлык.

И признали бесполезным,
Непригодным к разведенью —
Ни пушным, ни подседельным,
Ни молочным, ни мясным
Записали в протоколе
Всё по правилам искусства
И затихли, выдыхая
Сизоватый едкий дым.

Зверь дремал. И вдруг от пыли,
Дыма, пота и парфюма
Нос наморщил, громким чихом
Разрывая тишину.
С лёгким шорохом раскрылись
Средь бумаг летящих — крылья
И поплыли парусами
В неоткрытую страну.

Опять я заговариваю смерть,
А та, быть может, где-нибудь напротив
Рукой подпёрла щёку в полутьме,
Чтоб завтра в чернокрылом развороте
Атаковать… И снова всё не то —
Сквозняк шевелит выцветшую штору,
Безжизненно повисшее пальто
Печали добавляет коридору.
И лампочка под самым потолком,
Сочащаяся тускло-жёлтым светом,
Ещё мигнёт последним маяком
Бумажным кораблям, плывущим в лету.
Ещё мигнёт, чтоб я могла посметь
Вернуться на огонь и снова, снова
Смотреть, как зачарованная смерть
Кружится над рождающимся словом.

Пегаса порешили сдать в прокат,
Конечно, из благого побуждения:
Платите и катайтесь все подряд —
Осёдлано живое вдохновенье.

Пегас вначале вроде ничего —
Трусил себе, наматывая мили,
Но всадники замучили его —
Надёргали губу и холку сбили…

Полнеба распорол широкий взмах
Затёкших крыльев, звякнула подкова —
И в чьих-то неуверенных руках
Остались пустота да рваный повод.

Гляди — освободившись наконец
Отбросив разом чуждые законы,
Уносится крылатый жеребец,
Сын яростных Нептуна и Горгоны.

И с хохотом, не ведая преград,
Дорогою неторенной и звонкой
Вовек неукротимые ветра
Стремительно летят ему вдогонку.

А нынче и упырь уже не тот —
Ни фрака, ни плаща, ни склянки с ядом,
Но никуда не делся он и, рядом
С живыми существуя — не живёт.

Уверенные жесты цепких рук,
И к власти неустанное стремленье…
Дезодорант скрывает запах тленья,
А хруст купюр — костей мертвящий стук.

Презрительно кривится тонкий рот,
Но словно из кладбищенской ограды
Могильная дыра пустого взгляда
Порой нездешним холодом пахнёт.

И снова всё по-прежнему, всё — ложь…
И только лишь поэт один услышит,
Как нынче тишина неровно дышит,
Едва уняв испуганную дрожь.

За моря летит синица,
Петушка несёт лисица,
Вьётся ленточка в косице
Смыслу здравому на зло.
В облаках темна водица…
Отражая наши лица,
Вдрызг пытается разбиться
Удручённое стекло.

По Европе призрак рыщет
И даёт умищам пищу,
Профессиональный нищий
Требует отнюдь не грош,
А не менее, чем тыщу…
В подворотне ветер свищет,
И, мелькнув средь толковища,
Новых ножен ищет нож.
Снится суженый девице,