Елена Крюкова - Сотворение мира

Огни увидать на небе. Платье через голову скинуть.
Ощутить перечное, сладкое жжение чрева.
Аметисты тяжелые из нежных розовых мочек вынуть.
Погладить ладонью грудь — справа и слева.
Пусть мужик подойдет. Я над ним нынче — царица.
Пусть встанет на колени. Поцелует меня в подреберье.
Пусть сойдутся в духоте спальни наши румяные лица.
Пусть отворятся все наши заколоченные накрест двери.
Выгнусь к нему расписной, коромысловой дугою!
Он меня на узловатые, сухие ветви рук — подхватит…
Ощутить это первое и последнее счастье — быть нагою
Вместе с желанным — на дубовой широкой кровати!

…Да что ты, душа моя, плачешь!..
Ты ж еще не улетаешь
Туда, откуда будешь
с тоскою глядеть на Землю,
Ты еще мое грешное тело любовью пытаешь,
Я ж — еще прощаю тебя и приемлю!
Опомнись!.. Не плачь!.. Ты еще живешь
в этом горячем теле,
В этом теле моем, красивом, нищем и грешном…
О, уже некрасивом, —
вон, вон зеркало над постелью!..
О, уже суглобом, сморщенном, безгрешном,
безбрежном…
О, в этом мало рожавшем,
под душем — гладком, давно постылом,
Украшаемом сотней ярких пустых побрякушек,
О, в этом теле моем,
еще кому-то — милом,
Живешь еще, — и к тебе тянутся чужие — родные — души!

Ну что же! Придите!
Я вся так полна любовью —
Душа моя еще не ушла из бродячего тела,
она еще здесь, с вами…

Но час настанет —
и встанет она у изголовья,
Как над упавшим ниц в пустыне — в полнеба —
пламя.

Мрак черным орлом — крылами! — обнял меня.
Когти звездные глубко вонзил…
Вот я — нищенка. Стол — без хлеба. Стекло — без огня.
Башмаки — на распыл.

Ту обувку, что сдергивал жадно — пальчики-пяточки мне целовал!.. —
В огонь, на разжиг…
И дырявый кошель грош серебряный — весь промотал,
До копеечки, в крик.

Гляну: щиколки — в жутких опорках… Ах Боже Ты мой,
Я ли?! — в тряпках, что стыд
Изукрасил заплатой… — А помнишь — зимой
По дороге, что хлестко блестит

Войском копий-алмазов! Где уши — залепят гудки
Саблезубых машин! —
Ты за мною бежал, криком — кровью мужичьей тоски —
Истекая меж сдвинутых льдин

Многооких, чудовищных зданий, торосов-громад,
Меж сгоревших дворцогв, —
А царица твоя в шали яростной шла — в ярких розах до пят,
В звездах синих песцов,

В чернобурых, густых, годуновских мехах,
В продубленных — насквозь!..

…Локоть голодом, черною коркой — пропах.
Не загину: авось.

Дл Лопаты Времен я пребуду: горчайший навоз.
Для колес лягу: грязь.
Скомкай платом меня, о Господь, для чужих диких слез! —
От своих — лишь смеясь,

Отряхнусь…
Ночь черна. Пьяней самогона-вина.
Деготь, сажа и мед.
Себя судоргой: хвать! Когтем цапну: одна?!..
Да: камень и лед.

И, сыта маятой, что молча спеку во печи
Нездешних времен,
Я пред зеркалом — в зубы кулак: о, молчи
О том, что и он…

…о том, что и ты —
в пироге нищеты! —
Начинка, кисляк…
…о том, что пронзительней нет под Луной красоты,
Когда мы — вот так —

Во мраке больничной каморы —
речной, перловичный плеск простыней —
Печати сургучной тьмы —
Рты пьются ртами — плечи ярче огней —
В них стылые лица купаем мы —

В горящих щеках и белках!
В ладонях, грудях, животах!
О мир, Брат Меньшой!
Ты в нас — внутри! А снаружи — лишь пламень и прах,
Где тело сгорает — душой!

Где лишь угольки в сивой, мертвой золе
От нас от двоих, —
Крестом обозначь любовь на великой земле
Несчастных, святых,

Двух голых дитят,
двух слепых, скулящих кутят,
Двух царственных чад, —
Эх, милые, глупые, нету дороги назад!
Лишь цепи гремят.

Лишь тянет конвойный вам черствый горбыль.
Лишь похлебки вонючей дадут —
Снеговой, дымовой. Лишь подушкой под щеку — пыль.
Молитва: о, не убьют…

Да, кандальные, злые! Нищие — да!
Каторжане, юроды, сарынь!

…Это мы сверкали под солнцем любви — города.
Это мы под ветром любви шумели — полынь.

Это мы сплелись — не в чуланной карболовой тьме,
Где халаты драные, миски, лампы, шприцы,
А во храме, что ярко горит — сапфиром! — в суме
Черной ночи, где пламенны звезд мохнатых венцы!