Елена Крюкова - Сотворение мира

И, как вкопанная, замру
У квартиры с номером: ох,
Это здесь…
И, как на ветру,
Съежусь: о, прости меня, Бог.

Меня девки подговорили
И я белое платье пошила
Ну сначала ели и пили
Торт я резала да шутила
А была компания пестрой
Гобоист мой
да два шофера
Упирался мой локоть острый
В пачку драную «Беломора»

Общежитье
И день рожденья
Дух вахтерских и раздевалок
И соседки курянки варенье
Эх из курских китайских яблок
Гости гости куда ж уплыли
Гобоист мой напился пьяным
И тяжелые руки застыли
На кривом столе деревянном

Я-то знала — другую любит
Только я-то — живая птица
Я в вино обмакнула губы
Я боялась пьяной напиться
Я по нем музыкантишке сохла
Уже два с половиной года
Та другая давно б издохла
Я живуча
Такая порода

И когда он сгреб меня — кучей
Да на койку скриплую кинул
Да ожег щетиной колючей
Да приник губами сухими
Я сказала Да все что хочешь
Он Но я не люблю нисколько
Жизнь загубишь одною ночью
Да ее загубить недолго

Ох и страшно было
Так страшно
Я ж девчонка была натурально
С посконьем своим — в ряд калашный
Иноземный да чужедальний
А уж двадцать четыре года
Бабе стукнуло нестерпимо
Мужику б — посреди народа —
Закричала бы
Ты любимый

А тут страх этот — так ли двину
Я рукою ногою так ли
Пот клеймит бугристую спину
Волоса — наподобье пакли
Ребра гнулись — ломкие спицы —
Да под ребрами под мужскими
О как тяжко же становиться
Бабой — чтоб носить это имя

О как больно
как это больно
Эту боль рассказать — не хватит
Ни столицы первопрестольной
Ни железной прогнутой кровати
Я закрыла простынку телом
Чтобы он не узнал не понял
Что сермяжницу
захотел он
За парчовой царицей в погоне

Он не понял Назвал меня шлюхой
Только скучной очень плохою
Он сказал Твое тело глухо
Ты навек пребудешь глухою
Нет в тебе изюминки этой
Той что всех мужиков щекочет
Нет того медового света
Что испить до дна всякий хочет

И пошел ремень заправляя
Громыхая мелочью медной
А я думала что умираю
И упала на пол паркетный
Мы его мастикой натерли
Запах был гадюшный и сладкий
И схватил он меня за горло
Запах этот —
мертвейшей хваткой

И лежала всю ночь под дверью
Голяком
мертвяком
распилом
Дровяным
убитою зверью
Ржавым заступом
близ могилы
Заступись заступником
кто-то
Никого Пустынна общага
Вот какая это работа
Вот какая это отвага

Вот как бабами становяся
На паркетах пищим по-птичьи
А потом — от холопа да князя
Озираем державу мужичью
А потом
Что потом мы знаем
Мы — царицами
прем по свету

А ночьми
от боли рыдаем
Оттого что нежности —
нету

Я снимаю сережки — последнюю эту преграду,
Что меня от тебя заслоняет — как пламя, как крик…
Мы позор свой забудем. Так было — а значит, так надо.
Я пока не старуха, а значит, и ты не старик.

Повторим мы любовь — так пружину, прижатую туго,
Повторяют часы, нами сданные в металлолом…
Вот и выхода нет из постылого зимнего круга.
Но зима не вовне — изнутри. Мы — в жилье нежилом.

И пускай все обман — не прилепится к мужу супруга! —
И пускай одиночество яростью тел не избыть —
Мы лежим и дрожим, прижимаясь в горячке друг к другу,
Ибо Эроса нет, а осталось лишь горе — любить!

И когда мы спаялись в ночи раскаленным металлом,
И навис надо мной ты холодной планетой лица, —
Поняла: нам, веселым, нагим, горя этого — мало,
Чтобы телом сказать песнь Давида
и ужас конца.

Снова лифт.
Душа болит
Вниз. А сердце — вверх летит.

Камнем вниз — а сердце — вверх!
На площадке — яркий смех.

Я спугнула их. Они
Целовались яростно!

…О, спаси и сохрани —
Губ девичьих ягоды…

Корневища рук мужских.
И подснежник платья.
Ширь разлива — свет реки —
Крепкого объятья.

«Это — Вечная Весна!..»
«Молодежь-то — дурит…»
А старуха — одна —
Близ подъезда курит.

Резко глянет на меня.
Качнусь, как бы спьяну.

После дыма да огня
Я — тобою стану.