Алексей Прасолов - Стихотворения

Я в музыку с площади брошен,
И чем ты уверишь меня,
Что так мы певучи под ношей
Людского громоздкого дня?

Ломайся, покорная звуку!
Цветком бутафорским кружись!
По кругу, по кругу, по кругу —
Планета, душа моя, жизнь!

Здесь — в русском дождике осеннем
Проселки, рощи, города.
А там — пронзительным прозреньем
Явилась в линзах сверхзвезда.

И в вышине, где тьма пустая
Уже раздвинута рукой,
Она внезапно вырастает
Над всею жизнью мировой.

И я взлечу, но и на стыке
Людских страстей и тишины
Охватит спор разноязыкий
Кругами радиоволны.

Что в споре? Истины приметы?
Столетья временный недуг?
Иль вечное, как ход планеты,
Движенье, замкнутое в круг?

В разладе тягостном и давнем
Скрестились руки на руле…
Душа, прозрей же в мирозданье,
Чтоб не ослепнуть на земле.

Летучий гром — и два крыла за тучей.
Кто ты теперь? Мой отрешенный друг?
Иль в необъятной области созвучий
Всего лишь краткий и суровый звук?

А здесь, внизу, — истоптанное лето.
Дугой травинку тучный жук пригнул.
А здесь, внизу, белеют силуэты,
И что-то в них от птиц и от акул.

Чертеж войны… О, как он неприемлем!
И, к телу крылья острые прижав,
Ты с высоты бросаешься на землю
С косыми очертаньями держав.

И страшен ты в карающем паденье,
В невольной отрешенности своей
От тишины, от рощи с влажной тенью,
От милой нам беспечности людей.

В колосья гильзы теплые роняя,
Мир охватив хранительным кольцом,
Уходишь ты. Молчит земля родная
И кажет солнцу рваное лицо.

И сгинул жук. Как знак вопроса — стебель.
И стебель стал чувствилищем живым:
Покой ли — призрак иль тревога — небыль
В могучем дне, сверкающем над ним?

Ветер выел следы твои на обожженном песке.
Я слезы не нашел, чтобы горечь крутую разбавить.
Ты оставил наследство мне —
Отчество, пряник, зажатый в руке,
И еще — неизбывную едкую память.

Так мы помним лишь мертвых,
Кто в сумрачной чьей-то судьбе
Был виновен до гроба.
И знал ты, отец мой,
Что не даст никакого прощенья тебе
Твоей доброй рукою
Нечаянно смятое детство.

Помогли тебе те, кого в ночь клевета родила
И подсунула людям, как искренний дар свой.
Я один вырастал и в мечтах,
Не сгоревших дотла,
Создал детское солнечное государство.

В нем была Справедливость —
Бессменный взыскательный вождь,
Незакатное счастье светило все дни нам,
И за каждую, даже случайную ложь
Там виновных поили касторкою или хинином.

Рано сердцем созревши,
Я рвался из собственных лет.
Жизнь вскормила меня,
свои тайные истины выдав,
И когда окровавились пажити,
Росчерки резких ракет
Зачеркнули сыновнюю выношенную обиду.

Пролетели года.
Обелиск.
Траур лег на лицо…
Словно стук телеграфный
Я слышу, тюльпаны кровавые стиснув:
«Может быть, он не мог
Называться достойным отцом,
Но зато он был любящим сыном Отчизны…»

Память!
Будто с холста, где портрет незабвенный,
Любя,
Стерли едкую пыль долгожданные руки.
Это было, отец, потерял я когда-то тебя,
А теперь вот нашел — и не будет разлуки…

Ты отгремела много лет назад.
Но, дав отсрочку тысячам смертей,
Еще листаешь календарь утрат,
В котором числа скрыты от людей.

Убавят раны счет живым годам,
Сомкнется кругом скорбная семья,
И жертва запоздалая твоя
Уходит к тем, что без отсрочки — там.

И может быть, поймут еще не все
У обелиска, где суглинок свеж,
Как он глубоко в мирной полосе,
Твой самый тихий гибельный рубеж.