Константин Бальмонт - Зеленый вертоград. Слова поцелуйные

не забыл.

Обручил с душою душу Дух Врачующий, Господь,

Обвенчал с водою сушу, чтоб ступала твердо плоть,

Хлеб всемирный не разрушу, хоть возьму себе

ломоть.

Стало сном, что было ядом, даль вселенская чиста,

Мы проходим в терем садом, нет врага в тени

куста,

Над зеленым Вертоградом веселится высота.

Вот, я прочел, не отрываясь

Все то, что должен был прочесть,

В великом зареве сливаясь

Со всем, что в Звездах звездно есть.

И там, где эти свечи Рая

Не достигают Красоты,

Я буквы вычеркнул, стирая,

Кривые выпрямил черты.

И там, где, в Вечность воплощаясь,

Возникла цельно кривизна,

Я долго медлил, восхищаясь,

Воскликнув: «Да живет она».

И там, где в стройные колонны

Сложились строки прямоты,

Я стих пропел, и, многозвенны,

Возникли храмы и цветы.

И там, где в очи смотрят очи,

Где на звезду глядит звезда,

Благословил я дни и ночи,

И быть велел им навсегда.

В великой грамоте, единой,

В гремящей книге Родослов,

Где каждый лист взнесен пучиной,

За каждой буквой сонм веков.

Наш Сад есть единое Древо,

С многолиственным сонмом ветвей

Его насадила лучистая Ева,

В веках и веках непорочная Дева,

И Жена,

И Матерь несчетных детей.

Наш Сад посребряет Луна,

Позлащает горячее Солнце,

Сиянье заоблачных слав,

Изумруды для ствол-облекающих трав

И листов

Нам дарует свеченье нездешних морей,

И хоть нет тем морям берегов,

Можно в малое зреть их оконце,

Что в душе раскрывается в малых озерах очей,

В духе тех, кто, от вечного Древа

Воспринявши цветочную пыль,

Так покорен качанью зеленых ветвей,

Как покорен ветрам легкозвонный ковыль,

Где звучит — не звучит многозвучность напева.

И сияет наш Сад, и цветет,

И цветы голубые дает

Хороводно-раскинутый Синь-небосвод.

И с бессмертной усмешкой Адам

Повествует о Еве пленяющей нам,

Под раскидистой тенью единого Древа.

Когда раскрылись нам Седьмые Небеса,

Когда под звонкий гул златого колеса,

Промчались в высоте толпы крылатых птиц,

Мы чувствовали все, что светит нам краса

Непризрачных существ, нездешних колесниц.

Над каждым колесом, на некой высоте,

Был голубь, словно снег в нагорной красоте,

Четверократный блеск над каждым, кто был там,

Земное все — не то, а эти в высях — те,

И можно с ними быть, и это видно нам.

Как быстры кони все. Как сказочен их вид.

В очах у каждого был камень-маргарит.

А тело — стройное, жемчужно-пышный хвост,

У каждого из уст сияние горит,

Как будто он испил от разнствующих звезд.

И гривою взмахнув жемчужною своей,

Ярился каждый конь дрожанием ноздрей,

А вождь крылатых тех держал в руке ключи,

Всех жаждущих он мчал к нагорностям, скорей,

Туда, где первый день, последние лучи.

Лицо его было как Солнце — в тот час когда Солнце

в зените,

Глаза его были как звезды — пред тем как сорваться

с Небес,

И краски из радуг служили как ткани, узоры,

и нити,

Для пышных его одеяний, в которых он снова

воскрес.

Кругом него рдянились громы в обрывных

разгневанных тучах,

И семь золотых семизвездий как свечи горели пред

ним,

И гроздья пылающих молний цветами раскрылись

на кручах,

«Храните ли Слово?»— он молвил,— мы крикнули

с воплем: «Храним».

«Я первый,— он рек,— и последний»,— и гулко

ответили громы,

«Час жатвы,— сказал Звездоокий. — Серпы

приготовьте. Аминь».

Мы верной толпою восстали, на Небе алели изломы,

И семь золотых семизвездий вели нас к пределам

пустынь.

По левую сторону, в одеянии страшном,

Души грешные, сумраки лиц.

Свет и тьма выявляются, как в бою рукопашном,

Все расчислено, падайте ниц.

По правую сторону, в одеяньи лучистом,

Те, которых вся жизнь жива.

Золотые их волосы в красованьи огнистом,

Как под солнцем ковыль-трава.

Минуты отшедшие, не вспыхнувши золотом,

Тяжелым упали свинцом.

И в поле неполотом, и в сердце расколотом

Все размножилось цепким волчцом.

Вы, время забывшие, вы Мира не видели,

Хоть к Миру пиявка и льнет.

Себя не украсивши, вы Солнце обидели,

Вас Солнце, вас Ветер сомнет.

Глаза ваши мертвые как будто вы вделаны,

Как будто они из стекла.

И стрелами будут дела, что не сделаны,