Людмила Парщикова - Повод для встречи

Обернусь —
молодая зима
в чистом поле промчит с бубенцами:
расписные крылатые сани
на просторах, сводящих с ума!
Только неба морозный кумач
да летящий над белым раздольем
бубенцов то ли смех, то ли плач,
не пойму —
надо мной, над тобой ли.
К уходящему в прошлое дню
обернусь.
Позову.
Онемею.
Столько боли тебе причиню,
что уже разлюбить не сумею…
Пусть летят верстовые столбы,
пусть поземка по насту змеится
да свистит, обжигающий лица
ветер родины и судьбы.

А на родине поле стужено,
снег да ветер, да скрип саней…
Ну зачем я тебе, замужняя?
Не меня, себя пожалей.
Сумасбродство мое природное.
Что ж ты, глупый, во мне нашел?
Праздник — праздником.
А на родине,
как на родине — хорошо.
Там увидишь поля безбрежные
и не вымолвишь ничего.
И мятежная я, и нежная —
от отечества моего.
Там тревожно набухла почками
ветка талая на окне…
Если гляну в глаза беспомощно,
ради Бога, не верь ты мне.

Здесь шумно и светло,
здесь музыка играет,
и ты в меня влюблен.
А я хочу туда,
где сердце обожжет
сиротский дух окраин,
где плачет в колеях весенняя вода.
Зачем твоя любовь
не греет и не лечит?
Я так хочу туда,
где мне всего больней.
Где ветреный июнь
несет в окно под вечер
грачиный грай
и снег столетних тополей.
Я так хочу туда,
где над погостом тесным
на всех одна звезда,
не знающая сна,
где можно долго жить
и умереть безвестной.
Где я сильна землей
и мной земля сильна.

Ни матери на свете, ни отца…
Что — родина?
Ступеньками крыльца
плетутся разгулявшиеся травы
да жалкий огородик вдоль канавы,
где светит в мокрой зелени лукавый
оранжевый цветочек огурца.
Какой-то нежный невозвратный звон,
окутавший пустырь за старым садом,
да в воздухе, с цветущей липой рядом,
сосновый дух недавних похорон,
и свет, и ветер с четырех сторон.
Что — родина?
Ни голосом, ни взглядом
не выстенать. Как истина, мертва
любая боль, достигшая вершины.
Язык души невнятен.
А слова —
убогая попытка естества
утешиться догадкою родства,
доколь само оно непостижимо…

Разве родина в чем виновата?
Это ж мы порадели о ней!
Это мы шли войной брат на брата,
оторвавшись от отчих корней.
Это мы — аж морозом по коже! —
по костям выбирались из тьмы.
Это мы возносили ничтожеств,
и на совесть охотились — мы.
Это мы, заигравшись весами
правосудия, духом темны,
сами свой приговор подписали.
За отечеством нету вины.

Ни в природе, ни в сердце нет лада,
измельчало твое житие.
Безнадежные поиски правды
затуманили сущность ее.
Вот и кружишься в вечном тумане:
то — в смирение, то — в мятежи…
Что тебе в этом самообмане,
в этих перемещеньях души?
Как тебе в этой хмари осенней —
не ослеп, не оглох, не продрог?
Больно ль маяться тем, что посеял?
Сладко ль плакать над тем, что сберег?..
А из древних окладов России,
неизбывную скорбь затая,
словно мать на заблудшего сына,
смотрит чистая совесть твоя.

Питие — веселие России,
черный отдых помраченных душ.
Родина. С небес твоих бессильных
дождики смертельные идут.
Чахлые березы да рябины
в их потеках мутных, как в крови…
Сколько ж боли, гнева и обиды
за высоким заревом любви!
За рекой — заброшенные хаты,
за вином — кулачные бои…
Родина! Безвинно виноваты
отроки острожные твои.
Может, все и было бы иначе
в нашей общей горестной судьбе,
только слишком уж неоднозначны
серп и молот на твоем гербе.

Как прочие, вставала спозаранку.
Работала на совесть, не на страх.
Не за небесной манною, за манкой
говела в вековых очередях.
В автобусах к сопутствующим жалась —
тянулась к человечьему теплу.
В глазах, в слезах, в поступках отражалась
вся родина — в непротивленьи злу.
Под гулы кораблей, летящих к звездам,
с толпой тянулась в "винный" угловой.
Кто тут последний? — спрашивала в воздух.
А думалось: есть кто-нибудь живой?

Утром да по снегу — вольно звуку,
с хрустом рвется в небо каждый шаг.
А по праву и по леву руку
славные сограждане спешат.
Гении, дельцы, мастеровые,
верные холопы, бунтари…
Издали смотреть — ну, как живые!
Ведал же Господь, кого творил.
Изваял же вдумчивые лица,
проявил божественную стать…
Только мукой не с кем поделиться,
благодати некому отдать.