Л. Кобылинский - STIGMATA

ты жил один. страша собой людей,

как червь, иглой пронзенный, извиваясь,

и воплями смущая сон полей.

Но жаждал ты, слезами обливаясь,

лишь одного — продлить расплаты срок,

Отца-заимодавца ужасаясь,

и здесь отбыть положенный урок.

Итак, в гробу одной ногою стоя,

ты умирал и умереть не мог.

И было в этом знаменье благое!

Омыть в крови, как в огненной росе,

как мытарь, славословье лишь простое

ты смел шептать, простерт на колесе;

ты предал чину страшных покаяний

все деланья и помышленья все.

Ты меру превозмог земных страданий,

безумец, ты призвал на помощь ад

и преступил раскаяния грани.

Так день за днем от головы до пят

от язв гвоздиных яростно язвимый,

зажжен багровым заревом стигмат,

от смерти силой вышнею хранимый,

ты жаждал новых мук. и скорбный лик,

рыдая, отвратили серафимы.

Но ты, гася, как пламя, каждый крик,

питал под шерстяною власяницей,

как змей железных, звения вериг;

томим видений черной вереницей,

ища для язв повсюду новых мест,

страшась, чтоб сон не тяготил ресницы,

на раменах носил тяжелый крест,

утыканный дубовыми шипами,

молясь, да каждый плоть язвит и ест!

Ты шествовал запретными тропами,

бдел по ночам, по пояс обнажен,

осыпав язвы жадными клопами,

тысячекратно каждый час сожжен;

но те часы тебе казались кратки,

и вот. чтоб был Лукавый посрамлен,

ты сшил из кожи черные перчатки

и в них вонзил сто пятьдесят гвоздей,

и были сердцу их лобзанья сладки.

О, только раз на миг души твоей

коснулся луч и слезы умиленья

исторгнул из твоих слепых очей,

ты мирным сном забылся на мгновенье,

но снова тьма покрыла все кругом,

и вновь помчались адские виденья.

Но ты не пал, очнувшись пред Врагом,

до гроба дверь замкнул у темной кельи

и каждый луч с тех пор считал грехом,

страшась, как ада, райского веселья.

Ты голодал, спал на гнилой двери,

как зверь, в жару кровавого похмелья:

рыдая от зари и до зари,

ни на мгновенье не касаясь тела,

сказав надежде навсегда «Умри!»,

раскаянью не зная лишь предела...

И вот в виденье огненном Господь

предстал твоей душе оцепенелой,

вещая грозно: «Раб, казнящий плоть,

восстань из мрака ныне к жизни новой,

Наш гнев ты смел страданьем побороть;

восстань, гордец упрямый и суровый,

Я сам тебе отверзну райский сад,

но ведай днесь, когда б не Наше слово,

раскаянье твое пожрал бы Ад!»

Так, вняв Отцу, скончался бедный Суза,

и плоть его нетленна, говорят...

Когда ж и мы расторгнем наши узы,

и нас вернет безумье небесам

восстановить попранные союзы?..

Святой страдалец! Ты — прообраз нам,

отверженным, безумным, окаянным!

Дай мне прильнуть к твоим святым огням,

к твоим рубцам и язвам покаянным!..

Зажечь стигматы от твоих стигмат!

Да буду век безумным, сирым, странным!

Да вниду в Рай, благословляя Ад!..

(Св. Людовиг Гонзагский)

Я был, как дева, робок и стыдлив,

меня бежал лукавый Искуситель,

бесплодно злую мудрость расточив.

Но не Тебе, Христос и мои Спаситель,

я в жертву сердце бедное принес,

уйдя из детской в строгую обитель.

Святая Дева дев и Роза роз,

я отдал все Тебе Одной, Мария,

без размышлений, колебаний, слез!

Я был еще дитя, когда впервые

с улыбкой благосклонной надо мной

склонила Ты свои черты святые,

и, молодость отдав Тебе Одной,

я принял целомудрия обеты

с благоговейно-строгой тишиной!

Вот детские, как сон, мелькнули леты,

и вот зарделись юности цветы,

но я хранил высокие запреты,

средь золота придворной суеты

и посреди тончайших обольщений.

Как мать, мне грустно улыбалась Ты,

живую благодать благоволений

мне в душу источая каждый миг...

Так в юности не знал я искушений.

моим щитом был Девы светлый лик.

Как мать, Ты наставленья мне шептала,

я, как дитя. к твоей груди приник,

и ревность с каждым часом возрастала...

Толпою дам придворных окружен,

ни разу я, как строгого забрала,

ресниц не поднял на прелестных жен,

страшась прочесть в их взорах знаки Ада,

к Тебе святою ревностью сожжен.

Так с ранних лет священная ограда

замкнула сердце, чуждое тревог,

и взоры упокоила лампада.

Я был во всем покорен, тих и строг,

я плоть, бичуя, изнурял сурово,

страшась вкусить плода, сорвать цветок

благоухающий иль молвить слово.

Я все забыл, друзей, отца и мать,