Алла Иоффе - Картинки. Рисование словом

Опять метель метёт по мокрым скользким лужам,
и вата снежных туч закрыла небеса,
с залива ветер бьёт холодной влажной стужей,
Нева едва несёт тугие телеса.
Сквозь чёрную вуаль деревьев обнажённых
сереет силуэт проспектов и домов,
над белою рекой мостов рисунок тёмный,
как воплощение каких-то давних снов.
Играет ветер блюз простуженного горна,
и барабаном бьёт капель со снежных крыш,
Под блюз живое всё заплакало покорно
и спряталось в сугроб, как серенькая мышь.
Опять метель метёт по мокрым скользким лужам,
и вата снежных туч закрыла небеса,
с залива ветер бьёт холодной влажной стужей,
Нева едва несёт тугие телеса.

Весенние лужи февраль открывают,
весенние лужи как будто не знают,
что это февраль, не апрель и не май,
и словно бы шепчут зиме: «Убегай!»
Холодного снега клочки и иголки
впиваются больно, как хвоя от ёлки,
пытаясь напомнить, что нынче зима,
что в лужах весенних не тонет она.
От снежной побелки седеют деревья,
на землю ложатся снежинки, как перья,
ледок амальгамой затянет все лужи,
и ветер к нам гонит промозглую стужу,
но воздух, пропахший грядущей весной,
ненадолго зиму пустил на постой.
И душу уже согревает надежда,
что зелень вернётся, всё будет, как прежде:
наступит апрель, а за ним будет май…
А нынче на счастье снежинку поймай.

Какое нынче было небо!
Словами и не передать.
Как акварель на фоне снега.
В нём были страсть и благодать.
В нём, как в душе, смешались краски,
вместив горенье и покой,
и облака, срывая маски,
неслись над снежною Невой.
И рвались к небу кони Клодта,
в нём золотой кораблик плыл,
а Сфинкс, мечтая о полёте,
загадку древнюю забыл.
И, акварелью растекаясь,
вливался в небо дым из труб.
Огнём от солнца занимались
дома, мосты и всё вокруг.
А небо словно улыбалось,
и улыбались все кругом,
забыв заботы и усталость,
оставив горечь на потом.
Какое нынче было небо?
И чем его нарисовать?
Смешав, как в сказке, быль и небыль,
палитру Г-споду отдать!

Снова чёрно-белая картинка,
снова вместо воздуха вода,
Поделился сон на половинки:
ночью спишь… и далее всегда.
Грязных улиц серое болотце,
водопадом рвётся из-под шин.
Тишина глубокого колодца
льётся в душу, как вода в кувшин.
Города аквариум заполнен,
и акулы новеньких машин
выплывают из-за колоколен,
как из-под затопленных вершин.
Косяки бредущих пешеходов
заплывают в сети рыбаков,
соберут за несколько заходов
рыбаки свой суточный улов.
И уйдут все тучи-пароходы
к дальним неизвестным берегам,
и вернутся яркие восходы,
снова будет солнце по утрам.
Яркие закаты возвратятся,
в лёгкие ворвётся кислород,
сны нам снова яркие приснятся…
Только бы дождаться! Ведь вот-вот…

В мороси и лужах февраля
есть какая-то неясная загадка,
зиму, вроде, вовсе не любя,
о морозах я мечтаю сладко.
Межсезонье длится круглый год,
и в душе рождая межсезонье.
Зиму всю бреду по лужам вброд,
жизнь невнятна, будто бы спросонья.
То ли очень хочется весны,
то ль зимы безумно не хватает.
Тянутся безрадостные сны,
что несут они, никто не знает.
Сон невнятен, впрочем, как зима.
Явь туманна, словно сон немая.
Пусть весна придёт, придёт сама,
свой приход, как праздник принимая.

Смотрятся купола
в зеркало зимних рек,
сдуло с их амальгам
ветром холодным снег.
Зеркало чуть дрожит:
видно, на льду вода…
Кто-то опять брюзжит:
«Что н изима — беда!»
Солнышко вышло вдруг,
посеребрило лёд,
рядышком, вставши в круг,
утки собрали слёт.
Скоро, видать, весна…
Иль, наконец, мороз?
С ночи и до утра
душу несёт вразнос.

Влажный воздух насквозь уже пахнет весной,
хоть деревья не сняли свой вдовий наряд,
шелестит лёгкий ветер: «А ну-ка, постой!
Слышишь песнь в Фонтанке русалок-наяд?»
Эта песня струится сквозь треснувший лёд
из каналов и рек, поднимая мосты,
чьи пролёты готовы сорваться в полёт,
лишь из почек прорвутся младые листы.
Город в сером тумане и каплях дождя
поднимается в воздух на крыльях любви,
прорываясь сквозь тучи дождливого дня,
брызнет лучиком солнце… Скорее лови!