Ион Деген - Из военных стихов

Я весь набальзамирован войною.
Насквозь пропитан.
Прочно.
Навсегда.
Рубцы и память ночью нудно ноют,
А днём кружу по собственным следам.
И в кабинет начальства — как в атаку
Тревожною ракетой на заре.
И потому так мало мягких знаков
В моём полувоенном словаре.
Всегда придавлен тяжестью двойною:
То, что сейчас,
И прошлая беда.
Я весь набальзамирован войною.
Насквозь пропитан.
Прочно.
Навсегда.

Грунтовые, булыжные — любые,
Примявшие леса и зеленя,
Дороги серо-голубые,
Вы в прошлое уводите меня.
Вы красными прочерчены в планшетах —
Тем самым цветом — крови и огня.
Дороги наших судеб недопетых,
Вы в прошлое уводите меня.
В пыли и дыме, злобою гонимы,
Рвались дороги в Кенигсберг и в Прагу.
Дороги были серо-голубыми,
Как ленточки медали «За отвагу».

Я изучал неровности Земли —
Горизонтали на километровке.
Придавленный огнём артподготовки,
Я носом их пропахивал в пыли.
Я пулемёт на гору поднимал.
Её и налегке не одолеешь.
Последний шаг. И всё. И околеешь.
А всё-таки мы взяли перевал.
Неровности Земли.
В который раз
Они во мне как предостереженье,
Как инструмент сверхтонкого слежения,
Чтоб не сползать до уровня пролаз.
И потому, что трудно так пройти,
Когда «ежи» и надолбы преграды,
Сводящие с пути, куда не надо,
Я лишь прямые признаю пути.

Стихи на фронте. В огненной реке
Не я писал их — мной они писались.
Выстреливалась запись в дневнике
Про грязь и кровь, про боль и про усталость.
Нет, дневников не вёл я на войне.
Не до писаний на войне солдату.
Но кто-то сочинял стихи во мне
Про каждый бой, про каждую утрату.
И в мирной жизни только боль могла
Во мне всё том же стать стихов истоком.
Чего же больше?
Тягостная мгла.
И сатана во времени жестоком.
Но подлый страх, российский старожил,
Преступной властью мне привитый с детства,
И цензор неусыпно сторожил
В моём мозгу с осколком по соседству.
В кромешной тьме, в теченье лет лихих
Я прозябал в молчании убогом.
И перестали приходить стихи.
Утрачено подаренное Богом.

В кровавой бухгалтерии войны,
Пытаясь посчитать убитых мною,
Я часть делил на тех, кто не вольны
Со мною в танке жить моей войною.
На повара, связистов, старшину,
Ремонтников, тавотом просмолённых,
На тех, кто разделял со мной войну,
Кто был не дальше тыла батальона.
А те, что дальше? Можно ли считать,
Что их война собой, как нас, достала?
Без них нельзя, конечно воевать,
Нельзя, как без Сибири и Урала.
Бесспорно, их задел девятый вал.
Бесспорно, жертвы и в тылу бывали.
Но только я солдатами считал
Лишь только тех, кто лично убивали.
Об этом в спорах был среди задир,
Противоречье разглядев едва ли:
Водитель, и башнёр, и командир,
Мы тоже ведь из танка не стреляли.
Я знаю, аргументы не полны
Не только для дискуссии — для тоста.
В кровавой бухгалтерии войны
Мне разобраться и сейчас непросто.

Обрастаю медалями.
Их куют к юбилеям.
За бои недодали мне.
Обделили еврея.
А сейчас удостоенный.
И вопрос ведь не важен,
Кто в тылу, кто был воином,
Кто был трус, кто отважен.
Подвиг вроде оплаченный.
Почему же слезливость?
То ль о юности плачу я,
То ли, где справедливость?

Солнце пьёт с орденов боевых
Безрассудной отваги выжимки.
Чудо!
Мы ещё среди живых,
Старики, что нечаянно выжили.
Как тогда, в сорок пятом, поллитре рад,
Хоть на сердце моём окалина.
Делал всё для кончины Гитлера,
А помог возвеличить Сталина.

Где рукотворные сосновые леса
Связуют Самарию с Иудеей,
Беспрекословно веришь в чудеса
И слышишь повеленья Маккавеев.
Отсюда Матетьягу начал бой,
Ведя с собой односельчан немногих,
И побеждали, видя пред собой
На знамени девиз
«Во имя Б-га!».
Надежда — не покатимся мы вниз,
Отдать земли своей мы не посмеем,
Лишь только бы не потерять девиз,
Который вёл на подвиг Маккавеев.