Яна Джин: Неизбежное

Разбить скульптуру.
Сжечь фурнитуру.
Вон.
Распнуть в себе душу.
Не дать — наружу.
Стон.
Сплюнуть в отхожее.
Скочрить рожу.
Вошь.
Без сожаленья.
В любом поселеньи.
Ложь.
Лежать без звука.
Малое — в руку.
Пей.
Вдыхать по горло.
Грудь чтобы спёрло.
Лей.
Так и вершили.
Всюду, где жили.
Фиг.
Нет, я не верю.
Это — истерия.
Вмиг.
Я ему томно:
Ты — беспардонно!
Без!
Позволишь сразу?
Полюбишь разве?
Yes!
Лжецом он не был.
И жил не хлебом.
Пас.
Но в стольный град он.
Супруги ради.
Враз.
Пока, однако.
Он, бедолага.
Сбёг.
Мы заключили.
Что мы бескрылы.
Бог.
И на хайвее.
Не смея шею.
Взад.
А в горле давит.
И нет управы.
Ад.
В иную сферу.
В иную эру.
Пик.
Его не стало
Я опоздала.
Крик.

Приготовление.
Предвестье —
из темноты
прошедшего —
того, что есть и
являешь ты.
Все складки прошлого, черты
его распада и его тоски, его броски,
и спотыканья,
и — вновь скрепя
себя, — над нервами,
их голой рванью, —
к тебе, в тебя.
Нет прочего. И не было.
А в том,
что есть в остатке, —
безумца крик перед крестом,
долг в мёртвой хватке
желания,
беспомощность вещей
пред пылью,
отчаянье того, что ждёшь, его припадки,
пред точностью
того, что в силе,
и дрожь, и краткий
и сладкий всхлип —
пред плачем сгорбленным,
объявшим сплошь — в остатке —
мушиный зуд, бесплодный, —
жаждут, ждут
благую весть. —
Невежество надежды
пред тем, что есть.
Благодаря тебе
я не боюсь теперь
рассыпавшихся,
вроде бус,
предметов мира
и одинокого безумья
его примет.
И если всё сойдёт на нет,
и если не по злобе,
но скажут: ныне
за всё плати, — не
раскаюсь вовсе,
прибившие меня к тебе
восславив гвозди.
Ни траура
по чёрной той поре — она
нас породнит.
Слезою горизонт пробит
моею, впредь — ни траура.
Мой путь, мой путь
убившая когда-то — пусть
склонится смерть.
Ты, чьи воспоминанья — дрожь
моя,
ты, —
если ты уйдёшь, —
иди,
края
иные, берега реки
иной,
где нынешнему вопреки,
не говорят: расстаньтесь, —
нас встретят, стылый
забытый край, —
какая раса?
Монгольская? — где что ни фраза,
звучит: «Помилуй!» —
что ни лицо,
то оступление от Слова.
Мы встретимся с тобою снова,
где горечь, соль,
рожденье, не —
рожденье, по вине
бесплодной жизни, столь
судьбы не избежавшей там
увижу твой —
смерть по пятам —
исход, постой,
не как последний,
но более —
как голубой,
пронзающий,
как шаг до бездны,
как размыканье губ
для поцелуя —
ему пространство, свет
без надобности, неизвестны,
и смерти нет.

Я не имею родины. Спасибо.
Или родного языка. А жаль.
Слова мои мертворождённы, ибо
в порядке симметрическом лежат
в душе — средь хаоса таких желаний
и под руинами таких переживаний,
таких, увы, мучительных догадок,
что речи симметрический порядок
рождает дополнительную боль…
Порядок есть удел иного мира,
в котором ты становишься факиром,
владеющим искусством исчезать
из мира, из которого изъять
нельзя ничто, почто он — чистый ноль.
Я стану в этом мире чистым словом,
неотягчённым целью и стыдом,
предшествующим смыслу, и иного
не знающего смысла, как ни в чём
его не видеть, кроме как в звучаньи.
Так плоть предшествует скелету, а скончанью —
существованье. В этом мире новым
я стану словом цвета никакого, —
на никаком холсте, на никаком наречьи,
ни для письма не созданного, ни для речи.
Я стану сущностью, лишённой формы.
Несуществующей мишенью. Смыслом вздорным.
Опасностью, не ведающей страха.
И глазом без зрачка. Бескрылой птахой.
Иисусом без Марии Магдалины.
Актрисою без роли. Балериной
без танца. Деревом без корневых побегов.
Ногой, лишённой и ходьбы, и бега.
Звездой ночною без ночей и неба.
Младенцем без опеки и без хлеба.
Я стану кровью без артерии и вены.
И чудом чересчур обыкновенным.
Я стану морем высохшим. Собою без себя.
Любовью той, что любит не любя.
Но худшее — я буду без тебя.

Стерплю. Покуда в силах.
Пусть я не с
тобой. Стерплю.
К предлогу «без»
приноровлю себя. Слюною брызнет
судьба: «Я здесь!»
Жизнь обезжизнет.
С чем сходно? — с пеной
волны — оставшееся: жест любви,
хотимый столь, в моей воспетый,
твоей крови, —
растает. Из —
за той черты,
как бы ослеплым,
нам нет возврата.
На урну с пеплом,
где я и ты,
не оглянись.
Стань тем, кем надо.
Той девкой, чья
исконна похоть,
той, что себе
наперекор живёт, крича:
Довольно! Вздор
пот, слёзы, сперма…
В запасниках
себя храним, в
запасниках для эфемерно —
невнятных нимф.
Обрящем прах.
Нет, каждой боли
разъят, повержен,
ты знаешь: боль
и есть твой стержень.
Биенье. Голь.
Люблю тебя, и,
утратив, впредь
не потеряю
зато. Отныне
оставь унынья
приманку, клеть
тем, что, раззявив рты,
с петлёй на шее,
в самодовольстве хорошея,
живут, мертвы.
Прости мне злость, скорее
не злость во мне —
растерянность. Плати, не смея
о сходной помышлять цене.
Оставь всё это музам долга
и послушанья. Обесплоть
себя, как ангела. Господь
благословит тебя. Настолько,
насколько ты, несведущ Он.
Во тьме времён
Он не любовь и воздаянье.
Его деянья —
изобретенье гнутых спин
страданья, жеста
униженности за один
глоток блаженства, —
раскаянье, когда, в конце
концов, ты платишь
за каждый вздох виной. В лице
меняясь, плачешь
и хнычешь, Это нимф шитьё
промозглой ниткой
по мозгу. Долг. Его нытьё. Свернись улиткой.
В руины превратившись из
людей, мы — скука.
Любовь — та девка? Значит, жизнь —
ей ровня: сука!