Яна Джин: Неприкаянность

Вначале, как известно, было сомнение. Стоило Адаму с Евой вкусить от Древа Знания, — на них нашла досада. Они и не подозревали, что райские условия существования да и сам «чудотворец» так горько их разочаруют. Если до рокового дня супруги довольствовались скукой как наиболее «революционным» выражением чувства неустроенности в быту, то теперь, приобщённые к знанию, — действительно взбунтовались. За что и были осуждены на жизнь среди нас.

Прошло пять с лишним тысяч лет, но этот инцидент продолжает порождать вопрос, которому, мне кажется, не уделили пока должного внимания. Кто же, в конце концов, оказался грешником или злодеем: Адам с Евой или Творец, предписавший им блаженство неведения? И действительно ли неведение суть блаженство? Ответ, впрочем, важен меньше, чем вопрос. Точнее, смысл ответа заключен в существовании вопроса, который, подобно вкушению запретного плода, есть образец глубинного бунта.

Я поступила бы как Ева: поддалась бы искушению, ибо убеждена, что незнание сущего порядка или смирение с ним — не рай. Всякий сдвиг в истории цивилизации — следствие интеллектуального восстания против статус-кво. Всякий человек, считающий, будто мудрость — это пребывание «во тьме спасительной» касательно природы вещей или собственной души есть человек лишний. Не способный на помощь другому.

Сегодня эта аксиома не обходится, увы, без столь же кровавых доказательств, какие были предъявлены 21 век тому назад, когда поступило благовестие, что все мы спасены и главное отныне — не оплошать. Невзирая на монументальный прогресс в знании, нравственно люди почти и не продвинулись вперёд по сравнению с мгновением, когда Каин вычислил, что он не сторож брату своему. Истый потомок брата его Авеля, Христос, доказывал свою правоту кровью, получается, зря: мир, в котором мы обитаем, тот же, что и при Каине. И как и при Каине, тем, кто обрели искупление бесплатно, некогда «сторожить брата своего». Включая «братьев наших меньших», которых постоянно бьём «по голове». И которые сами сторожат нас. А кузенов кушаем, когда считаем съедобными.

Даже с позиций безучастной мысли дела наши обстоят плачевно, ибо с лёгкой руки и тяжелого креста Иисуса мы продолжаем верить, будто Добро в конце концов одолеет Зло, а посему «наступление» первого (углубление соперничества с природой, безудержное распространение фантомов демократии, расширение прав человека исключительно за счёт эгоизма) приводит к посрамлению второго. Истина, наверное, заключается в том, что либо первое вдохновляет второе, либо же — ещё хуже! — Добро и Зло не существуют раздельно. Их противопоставление — иллюзия мозга, примитивизирующего мир в целях облегчения своего труда. Такая же, скажем, как изгнание смерти из жизни. К тому же Добро — если изредка и одолевает Зло, то за счёт отказа от собственной сути и воплощения в свою противоположность.

Но говорить о нравственном кризисе нынешнего времени глупо: кризис сей, увы, абсолютен. И был таковым вечно. Это предположение имеет важнейшее значение для тех из нас, кто относят себя к поэтам. Ибо современной поэзии — я в этом тоже убеждена — следует исходить прежде всего из осознания нравственно-метафизической беды, постигшей человека… в начале дней. Этим же, впрочем, — постижением драмы пребывания в любом пространстве и времени, — поэты занимались… с начала дней.

Что же тогда должно отличать современную поэзию?

Вечно задавались и этим вопросом. Пространство или время всегда, везде и только являет себя в конкретной ипостаси, — и люди всегда и везде убеждены, что только нынешняя… современна. То есть отличается от любой прочей ипостаси. Убеждены люди в том справедливо, пусть Библия и твердит, будто «не от ума» говорят об отличии нынешнего от прежнего. Вечного.

Кстати говоря, сама эта фраза «вечный вопрос» претерпела во времени коррозию, в результате которой звучит теперь так же, как «тривиальный вопрос». Напомнив посему, что «вечный вопрос» есть вопрос… вечный, а не просто назойливый, вопрос, не исчезающий из какого бы то ни было пространства или времени, возвращаюсь к поставленному: что же это есть, — «современная поэзия»?

Начну с отступления. В котором, как и в «главном» тексте, убеждения и сомнения часто взаимозаменимы.