Яна Джин: Отрывки из бесед

Жить бы — как на японской гравюре:
чёткий рисунок и цвет.
Роса. Прохлада. Жить не щурясь.
Не тем, чего нет.
Время от времени,
время от времени
я никакого не знаю бремени,
но иногда — беда ли, вина —
мне уже не хватает вина.
Жить — как среди чумы или пира
жили герои в пьесах Шекспира.
Из клетки глядеть на непойманных птиц.
Из глины лепить солдат-неубийц.
Время от времени, время от времени
всё у меня в порядке.
Но порой мне этот порядок
кажется гадким.
Жить — как среди взрослых людей:
мелкие сделки с совестью.
Завидовать прямодушью детей.
«Нет печальнее повести…»
Время от времени, время от времени
мне хорошо с человеческим племенем,
хоть и ночью помню, и днём —
медленно с племенем и гниём.
Жить в золотых песках у моря
синего, рядом — седые горы,
перебирая волну за волной:
чёт ли — придёшь — или жить одной?
Время от времени, время от времени
вспомню — умею ждать,
но порой не хватает времени
уметь или вспоминать.
Жить бы как птицы живут и звери, —
без иллюзии, без веры,
будто радость способна длиться,
а конец — не объявиться.
Знаю, бывают и исключения:
платье кружевного плетения,
сапоги из кожи дублёной,
запах белоснежных пионов,
и одна — сквозная, как нить, —
мысль: кого бы теперь пристрелить?
Жить — как когда-то жили цыгане.
Ночь. Костёр. Туман.
Сладостное самоотрицанье.
Несходящий дурман.
Желание петь: песнею стать бы.
Плакать со слабой будучи храброй.

Время от времени, время от времени
дробь барабанная — да по темени.
Чаще же — как бывало встарь —
только стоны пьяных гитар.
Жить — как узоры в калейдоскопе:
пребражения.
Кто я — белая, чёрная? Обе.
Сон мой — снов спряженье.
Хамелеон мне настроение
дал бы своё, а кошка бы — зрение.
И добыть бы ещё сновидение,
которое мне не снилось.
Время от времени, время от времени
суетливых боюсь сомнений.
А иногда — нагого стыда
неодолимой силы.
Жить в неприкаявшемся пространстве
меланхолией вечных странствий,
стремлением всех полюбить, — любого,
в старом времени или новом.
В самую грязную яму свалиться,
к самому чистому свету пробиться…
Вяжет язык вино шампанское —
привкус стронция.
Слепнут глаза от платья цыганского
днём у солнца.
Ночью же старики о погибели шепчут по-прежнему —
под шелест волны, отраженье луны ласкающей нежно.

Окно, мельчайшим дождём окроплённое, —
как только что начатый холст Сёра.
Прозрачный. Влага словно приклеена.
Не движется. Не мокра.
За исключеньем единственной капли.
Она на стекле разбухает, круглится,
напоминая слезинку стыда:
всё начинает светиться, искриться
в ней. Дробится звезда.
Ночь целиком уместилась в капле:
от жары ошалевшая мошкара
мечется в жёлтом, ослабленном
свечении фонаря-шара.
То ли пристыженно, то ли нежно
шар мерцает, как минерал
драгоценный, в заснеженных
укрывающийся горах,
которые завершаются в небе острыми колпаками льда…
И когда потом собравшаяся в капле той вода
начнёт сползать, — за нею прямая борозда, —
она внезапно на мгновенье ока
блеснет в окне, обдав его, как током,
неясным страхом. В нём мы и являем
себе себя… И исчезаем.

Говорить?
Тогда — о том, что случилось!
Что сквозь пальцы, как ящерица, ушло —
Просочилось и суглинистым илом
Навеки в сердце пришло-залегло.
Говорю с тобой в этот зимний полдень.
Ты не слышишь, — но в том вини не меня.
Говорю из страны, где в имперском золоте
Тлеют дни, а не страхи дня.
Говорю — как вода говорит с дуновением.
На душе моей — несходящая рябь.
У тебя и рифмы в стихотворениях
Плывут, как из вены кровь, — говорят.
Говорю с тобой, — как больные с болью.
Я одна. Вокруг — тишина одна.
Говорю — как во время того застолья
Говорили при Нём с бокалом вина.
Говорю с тобой — как журавль сказал бы,
Что ему не лететь: побили крыла.
Говорю строкой печали, — не жалобы.
Говорю слова — как вершат дела.
Я слагаю их из последних звуков.
Говорю тебе — говорить спешу.
Ибо вижу нож. Ибо вижу руку.
Говорю с тобой. Остальное — шум.