Константин Бальмонт - Хоровод времен. Всегласность

Атом — Ангел, вспышка в Море,
Человека не хочу,
Я огонь в немом узоре,
Лучший возглас в разговоре,
В мире битв — молюсь мечу.

Дай мне вечность — опрокину,
Я семь я, и каждый — я,
Не хочу входить в картину
Как черта, и, вольный, стыну,
Но моя мечта — моя.

От атома — до человека,
От человека — до богов,
И в долгий век Мельхиседека
От звона мигов и часов.

От неподвижности — в самумы
Взметенно-зоркой быстроты,
От тиши — в грохоты и шумы,
В разломы цельной красоты.

Да будет. Это все приемлю.
Отец мой — Ум, и Воля — мать,
Но я слепил из точек землю,
Чтоб снова точки разметать.

Мы в извивных
Вспевах взрывных,
Мы втекаем в Да и Нет.
Мы в Безликом
Лик за ликом,
Иней звуков, прах примет.

Мы свеченье,
Зыбь теченья
В Океане мировом.
Дрожь в намеке,
Малость, строки,
Буквы в рунах, песнь в немом.

Мы забытость,
Глянцевитость
Всеокружного жерла.
Миг живем мы,
Но поем мы,
И звучат колокола.

Мы снежинки,
Паутинки,
В капле влаги — миллион.
Он рыдает,
Не считает,
Но творим мы Небосклон.

Он смеется,
В тайнах вьется,
Все же знаем мы, кто Он.
В лик — от лика,
В песнь — от крика,
В хороводности Времен.

Круговой полет планет,
Их сплетенья в темноте,
Полосой идущий свет
Метеоров и комет,
Ужасающих примет
В говорящей пустоте.

Это все — мои черты,
Начертанья вещих рун,
Это — я, и это — ты,
Чтоб над бездной пустоты
Были звездные цветы
В нескончаемости струн.

Клокочет огненное море,
Горят зловещие румянцы,
На Солнце рушатся в просторе
Вскипанья чувств, протуберанцы.

Что в Солнце в этот миг боролось?
Узнать ли нам, теням пожара!
Но в нем горел гигантский колос,
Свершилась жатвенная чара.

Сухой туман, когда цветенье нив
Проклятье дней, хлебов плохой налив
У нив зарницы даже — на счету,
Сухой Перун — сжигает рожь в цвету.

Сухой Перун — роняет в травы ржу,
И чахнет цвет, что радовал межу
Перун желает молний из зарниц,
Небесных — должен он пьянить девиц.

— Почему ты, дух свирельный,
Вечно носишься, кружишься,
Ни на миг не отдохнешь?
На качели ты метельной,
Вправо, влево, к дали мчишься
— Я — плененный. — Это что ж?
— Надо мной обряд крещенья
До святою завершенья
Не был доведен.
Потому что поп был пьяный
Был он рваный и румяный,
Опрокинул свечи он.
Разукрасил крест цветами,
Говорит: «Веселье с нами
Благовестье бытия».
И вина он налил в воду:
«Это душам даст погоду».
А погода, это — я.
— Что же дальше? — Я влюбленный,
Дрожью звуков полоненный,
В брызгах, в прихотях Огня.
Раб себя, страстей свободных,
Полонянник Чернородных,
Носят Дьяволы меня
Посижу — и вдруг соскучусь,
Погляжу — совсем измучусь.
Где я? Что я? Запою.
Все по новому о старом.
Все бы дальше, все бы к чарам,
Вею, рею, вею, вью.

Кто маки cpывает,
Тот гром вызывает,
В Брабанте сказали мне так.
И вот почему я
Весь вздрогну, ликуя,
Дрожу, заприметивши мак.

Есть обиходная речь,
Это — слова,
Которыми жизнь в ежедневном теченьи жива.
А для единственных встреч
Двух озарившихся душ, или тел,
Есть и другая, напевная речь.
Ветер ее нам однажды пропел,
Видя в лесу,
Между трав,
Как в просветленности нежных забав
Любовь целовала красу,
Ветер ее прихотливо пропел,
И закружился, и прочь улетел.
В этот же час
Сад был от яблонь влюбляюще-бел,
И по Земле, в отдаленный предел
Сказка любви понеслась,
В трепете белых, и всяких цветков,
В пении птиц, и люден, и громов.

Говорят — полюби человеков.
Хорошо. Только как же мне быть?
Ведь родителей должно мне чтить и любить?
Кто ж древнее — Атлантов, Ацтеков,
Ассириян, Халдеев, Варягов, Славян?
Коль закон — так закон. Нам он дан
Человеков люблю в ипостаси их древней,
Глаза были ярче у них, и речи напевней,
В их голосе слышался говор морей,
Луной серебрились их струны,
О богах и героях вещали им руны,
И клинопись им возвещала о мощи великих царей.
Но руны, и клинопись — стрелы,
Острия,
Бьющего метко, копья.
Уходите же вы, что в желаниях бледных не смелы,
Человеки, в свои удалитесь пределы.
Лук дрожит. Догони их, вестунья моя.