Играют текучие блики
в листве, не оставив следа.
Молчите, проклятые книги!
Я вас не писал никогда!
Забрали всё. В измученной стране
прошёл тайфун чудовищный и буйный.
И брат - как враг, явившийся извне,
войной наполнил праздники и будни.
А сердце спит – не радо ничему.
Как странно кровь во мне похолодела.
Мир превратился в мрачную тюрьму,
где усыпляют разум мой умело.
И только совесть яростно бурлит,
как будто ищет ясного ответа:
ну почему очередной бандит
опять остатки пилит от бюджета?
И сколько нужно им ещё украсть,
чтоб родине закрыть навечно веки?
Но что сильнее, чем над жертвой власть...
Причём тут Бог? Всё дело в человеке.
За что мне дорог ямб беспечный,
другим размерам вопреки:
простой, торжественный и вечный
хозяин сладостной строки?
Слова послушные он скромно
назначит в чёткий, тесный строй.
Как будто сердце бьётся ровно,
звучит напев для нас с тобой.
Размеров предок незаметный,
поэтам многим верный брат, -
им увлекались беззаветно
всех классиков неровный ряд.
Я помню – в детстве, засыпая,
я слушал сказок переклик,
где жили: рыбка золотая,
учёный кот, изба, старик.
Он словно ландыш на опушке,
где ветер треплет лопухи.
Да, - им писал и смуглый Пушкин
свои бессмертные стихи.
Злую шутку сыграл со мной ветер:
нашептал мне однажды о том,
что встречается счастье на свете
в этом мире - опасно большом.
Только где же искать это счастье?
Не ответил мне ветер тогда.
Полетел с затаённою страстью
ивы нежно ласкать у пруда.
Он ромашки целует на поле,
льнёт к деревьям, волнует траву,
жаждет неба, простора и воли,
улетая потом в синеву.
Может быть, счастье именно в этом:
быть, как ветер полей, озорным.
Почему же я медлю с ответом,
голосам уступая иным?
«Вот, опять появляются тени…»
Вот, опять появляются тени
и уходят, кого-то кляня.
Я прошу - не садись на колени,
ничего не проси у меня.
Обещала, что будет послушна,
и глаза были в нежную синь;
всё смотрела, да так простодушно,
словно солнце в окошках витрин.
Отшумело недолгое лето.
Землю скрыли сухие листы.
Но не смей говорить мне про это:
как любила поэзию ты.
Я не буду петь нежно и тонко,
неспособный бездумно любить;
потому, что ты душу ребёнка
захотела в тюрьму посадить.
И, насмешек твоих не приемля,
хоть они и невинно тихи,
я прошу: опустись ты на землю...
И ужасные выбрось духи.
Железные кони стоят под навесом,
сквозь грусть вспоминая пыль дальних дорог.
На взмахи фасадов смотря с интересом,
они ищут к бегу малейший предлог.
Забыл их хозяин. Застыв на асфальте,
они здесь ночуют, они здесь живут.
А им бы лететь скоростной магистралью,
совсем не считая счастливых минут.
Что может быть лучше пустынной дороги
и ветра струи в лобовое стекло.
Но редкое счастье коснётся немногих,
а если коснётся, – считай повезло.
Казалось бы – что здесь такого?
«Лист жёлтый упал на траву...»
Какое для осени слово
украсит узором канву?
Златая у Пушкина осень,
но хмурой её Блок считал.
Любой здесь эпитет несносен
в попытке найти идеал.
Она безразлична к поэтам,
что ей дифирамбы поют,
пытаясь нехитрым портретом
представить теченье минут.
В её красоте величавой,
что видит внимательный взгляд,
есть сладость и горечь отравы
тех лет, что так быстро летят.
И радость в душе утомлённой
легко переходит в печаль,
когда ветер, в осень влюблённый,
уносит лист в ясную даль.
И снова я в отчаянной отваге
терзаю свой потёртый ноутбук.
Как много мук досталось бедолаге
от набранных и стёртых лишних букв.
Опять весна приходит и уходит,
одев деревья в роще теневой.
Я постигаю сходство в антиподе,
где в мониторе виден облик мой.
Читать дальше