Мишель Уэльбек - Очертания последнего берега. Стихи

выбирает.

Подхожу к стеклу, вытираю капли со лба.

За окном темнеет, и мир вокруг вымирает.

Белая комната, слишком натопленная, со множеством батарей (немного похожая на аудиторию в техническом лицее).

В окнах вид на современный пригород, панельные дома, почти благопристойный жилой массив.

Нет никакого туда желания выходить, но сидеть в комнате – смертельная скука.

( Партия давно сыграна, и если еще тянется, то по привычке. )

Общество – это то, что устанавливает различья

И систему контроля.

Я в супермаркете в нужном отделе имеюсь в наличье

И соответствую роли.

Демонстрирую свои стати,

Не высовываюсь некстати,

Открою рот – чем богаты:

Зубы, видите, плоховаты.

Для всех существ и предметов есть четкая формула

определенья цены,

И в ней учтены

Зубы, органы чувств, пищеваренья, дыханья,

Красота, подверженная увяданью.

Кое-какая продукция, содержащая глицерин,

Может порой привести к завышенью оценки частной,

К словам “Вы прекрасны”.

Тут опасайтесь мин.

Цена существ и предметов есть абсолютная величина,

итог, закрывающий тему,

И сказать “я тебя люблю” – значит взять

под сомненье систему

Ценностей как таковую:

Это на квантовый уровень выход вслепую,

Это поэма.

Обычно, добравшись до вокзала в Дижоне, я впадал в совершенное отчаяние. Между тем еще ничего не произошло; казалось, в воздухе, вокруг строений растворена онтологическая неопределенность. Неуверенное движение мира могло разом остановиться. Я тоже мог остановиться; мог повернуть назад. Или же – заболеть, да мне и было нехорошо. В понедельник утром, идя по обычно туманным улицам этого города, в остальном, впрочем, приятного, я мог еще верить, что очередная неделя не наступит.

Где-то без десяти восемь я шел мимо церкви Сен-Мишель. Мне оставалось еще пройти несколько сот метров, когда я был, в общем, уверен, что никого не встречу. Я пользовался этой возможностью, не превращая ее, впрочем, в возможность прогуляться. Я шел медленно, но никуда не сворачивая, ко все более тесному пространству, где каждый понедельник вновь начинался для меня все тот же ад борьбы за выживание.

Пишущая машинка весила больше двадцати кило,

Большая клавиша в форме эклера служила для возврата каретки.

Перенести ее помог мне Жан-Люк Фор;

“Будешь писать мемуары”, – шутил он незло.

В Дурдане люди дохнут, как крысы. Во всяком случае, так говорит Дидье, секретарь в конторе, где я работаю. Мне захотелось помечтать, и я купил расписание пригородных скоростных поездов по линии С. Я представил себе дом, бультерьера и кусты петуний. Однако, судя по описанию Дидье, жизнь в Дурдане была далека от этой идиллии: люди возвращаются домой в восемь вечера, когда все магазины уже закрыты, никто никогда не приходит к вам в гости, по выходным все тупо слоняются между холодильником и гаражом. Свою обвинительную антидурданскую речь Дидье закончил такой недвусмысленной фразой: “В Дурдане ты подохнешь, как крыса!”

Все же я рассказал о Дурдане Сильви правда, в общих чертах и с долей иронии. Эта девица, говорил я себе, расхаживая после обеда с сигаретой в руке между кофейным автоматом и автоматом с газированной водой, как раз относится к тому типу людей, кто хотел бы жить в Дурдане; из всех знакомых мне девушек у нее у одной могло бы возникнуть желание там жить; она даже похожа на довольную патриотку Дурдана.

Конечно, это всего лишь попытка первого шага, вялый рефлекс, подталкивающий меня в направлении Дурдана. Возможно, понадобятся годы, прежде чем из этой попытки что-то выйдет, вероятно даже, что не выйдет ничего, что поток повседневности, вечное давление обстоятельств возьмут верх. Не особенно рискуя ошибиться, можно предположить, что я никогда не доеду до Дурдана; наверное, я взвою, даже не добравшись до Бретиньи. Ну что же, у каждого человека должна быть какая-то перспектива, мечта, некий якорь спасения. Просто чтобы выжить.

Кафе. Но здесь не место мне,

Хотя сошлось под вечер столько

Людей, судачащих у стойки,