Мишель Уэльбек - Очертания последнего берега. Стихи

Безмятежная, в коме глубокой,

Она знала, что шла на существенный риск

(Так порою мы терпим пылающий солнечный диск,

Несмотря на покрывшие кожу бугры волдырей),

Полагая, что мир полон добрых людей,

Но она заблуждалась жестоко.

Она могла бы жить, не ведая горя,

В компании маленьких деток и четвероногих,

Но она предпочла окунуться в людское море:

В девятнадцать лет она была красивее многих.

Ее волосы – тонкие, белые —

Придавали ей сходство с неземным видением,

Чем-то средним между привидением

И Офелией.

Безмятежная, навеки красивая,

Едва колышет дыханием ткань простыней.

Со стороны кажется, что она такая счастливая,

Но кто знает, что снится ей в мире теней?

Сначала была любовь или намек на любовь,

Были анекдоты, двусмысленности, недоговорки;

Затем был первый поход

В одно тихое заведение,

Где время почти не идет

И все дни как один – нежно-кремовые.

Было забытье, полузабытье и бегство,

Или намек на бегство.

Ты лежал ночами в постели, как в детстве,

И не мог заснуть:

В ночной темноте

Ты часто слышал, как стучат твои зубы

В полной тишине.

Стал бредить уроками танцев,

Чтобы потом,

В жизни другой,

Танцевать под луной,

Всегда под луной,

Всегда с кем-то.

Но все прошло,

Ты уже неживой,

Теперь ты совсем неживой,

И ночь навсегда с тобой —

Засохли твои глаза.

И с тобой навсегда тишина —

У тебя больше нет ушей.

И ты навсегда одинок —

Никогда еще ты не был так одинок.

Ты лежишь, ты дрожишь и задаешься вопросом,

Прислушиваешься к телу и задаешься вопросом:

Что тебя ждет

После?

Величественное игнорирование пейзажа.

Куртене – Осер-Нор.

Мы приближаемся к отрогам Морвана. Внутри кабины ощущение абсолютной неподвижности. Беатрис сидит рядом со мной. “Хорошая машина”, – говорит она мне.

Фонари склонились в какой-то странной позе – можно сказать, что они молятся. Как бы там ни было, они начинают излучать слабый желто-оранжевый свет. “Желтая линия в спектре натрия”, – заявляет Беатрис.

Впереди уже маячит Авалон.

Была ясная погода, я шел по склону холма, высохшего и желтого.

Сухое и прерывистое дыхание растений в летний зной… которые как будто при смерти. Насекомые трещат, насквозь просверливая угрожающий и неподвижный свод белого неба.

Когда идешь под палящим солнцем, через какое-то время возникает ощущение абсурда, оно растет, навязывает себя, заполняет пространство, оказывается повсюду. Даже если в начале пути вы точно знали направление своего движения (что, к сожалению, бывает крайне редко… обычно речь идет о “простой прогулке”), то вскоре представление о цели исчезает, кажется, что оно испаряется в раскаленном воздухе, который обжигает вас маленькими короткими волнами, по мере того как вы продвигаетесь вперед под безжалостным и неподвижным солнцем при тайном сговоре высохших трав, готовых мгновенно вас ужалить.

В ту минуту, когда липкая жара начинает склеивать ваши нервы, уже слишком поздно. Поздно пытаться, встряхнув головой, отогнать бредовые порождения ослепшего пленного разума, и медленно, очень медленно отвращение бесчисленными кольцами сворачивается в спираль и укрепляет свою позицию в центре трона, трона властей небесных.

Сверхскоростной поезд “Атлантика” пронизывал ночь с чудовищной быстротой. Освещение было скудным. Между перегородками из пластика средне-серого цвета расположились в эргономических креслах человеческие существа. На их лицах нельзя было разглядеть никаких эмоций. Смотреть в окно не имело смысла: непрозрачность тьмы была полной. К тому же некоторые занавески были задернуты, их ядовитая зелень составляла слегка унылую гармонию с темно-серым ковровым покрытием пола. Тишину, почти абсолютную, нарушало лишь тихое покрякивание плееров. Мой ближайший сосед, с закрытыми глазами, погрузился в глубокое небытие. Лишь освещенное табло с пиктограммами – туалеты, телефон, бар “Сербер” – выдавало присутствие жизни в вагоне. Шестидесяти человек, находившихся в нем.