Мишель Уэльбек - Очертания последнего берега. Стихи

Как с братом сладила, и жизнь моя продлится.

С тобой я поняла, зачем и как молиться.

Смотри же на меня. Не дай мне быть одной”.

Кое-кто утверждает: стоит лишь заглянуть за кулисы этого мира, и вы поймете, как он прекрасен, вместе со всей своей безупречной механикой, со всеми своими ограничениями и фантазмами. Со всеми своими страстями, каждая из которых имеет свою историю. Со всей технологией взаимного влечения. Как он прекрасен!

Увы, я, несмотря ни на что, пылко влюблен именно в те моменты бытия мира, когда все в нем идет вкривь и вкось, в состояние разлада в устройстве вселенной, потому что оно заставляет больше думать об общей участи, чем о частном, и заглянуть в вечность, иначе недоказуемую. Но такие озарения быстротечны.

Я отчетливо осознаю невозможность построения этической системы на столь шатком и ненадежном основании. Но мы здесь именно для того, чтобы ставить перед собой неразрешимые задачи. В настоящее время мы живем, словно на вершинах калифорнийских столовых гор, на утесах-останцах, разделенных пропастями каньонов; до ближайшего соседа несколько сотен метров, но все же – благодаря прозрачности атмосферы – его видно как на ладони (невозможность вновь стать единым целым читается на лице каждого). Мы в настоящее время, словно обезьяны в оперном театре, верещим и гримасничаем в такт музыке. А где-то высоко над нами звучит быстротечная мелодия.

Истории, ясное дело… Все люди друг на друга похожи. Зачем же мы нудно рассказываем все новые и новые истории? Полная бесполезность романа. Поучительных смертей более не существует: солнце померкло. Нам требуются небывалые метафоры; нечто вроде религии, принимающей во внимание существование подземных автостоянок. Разумеется, это невозможно. Впрочем, многое на свете невозможно. Индивидуальность, в сущности, это синоним поражения. Сознание собственного “я” – машина для производства чувства поражения. Комплекс вины может оказаться выходом из этого тупика – при хорошем раскладе. Но развить его в себе почти невозможно. В любом случае, здесь требуется что-то изощренное и небывалое. Сверхобъективность.

Стон муки или наслажденья —

Один и тот же стон.

Все, что угодно – боль или сношенье,

Но только бы не сон.

По правде говоря, я всегда знал, что ты меня выносливее: последние события – яркое тому подтверждение. В конце концов, самая вульгарная твоя черта – это твой смех. Именно этой последней детали мне недоставало, чтобы осознать всю твою низость, жалкая дрянь.

“Просто мы разучились любить”, —

написала твоя сестра,

сделав третий по счету аборт.

Очевидно, порвалась какая-то нить.

Между тем точно так же, как и вчера,

Утром снова солнце взойдет.

По прошествии нескольких недель мне стало очевидно, что опыт не делает человека сильнее: напротив, он его умаляет, а точней – разрушает. Люди размышляют, ищут золотую середину: нетрудно догадаться, что результат этого поиска сводится к нулю, причем происходит это довольно скоро. В конце концов, наибольшим достижением моего земного существования является вывод о том, что жизнь никогда и ничему не может научить.

В любом сплетении ветвей с ужасающей ясностью видится человеческое лицо (человекам повсюду мерещатся человеки; любой хаос очеловечивается под нашим взглядом).

Если чудится нам человеческий лик

Даже там, где он, в сущности, невозможен,

Если в хаосе он возникает на миг,

Только хаос рукой мы слегка потревожим,

Откуда оставленность? Откуда надлом?

И откуда в груди ледяная змея?

По ночам в темноте, сражаясь со сном,

Чую я, как микробы сжирают меня.

Схожие друг с другом и такие разные, наши тела наводнены микроскопическими организмами. Схожие друг с другом и такие разные, эти организмы – причина нашего гниения, источник нашего отчаянья. На самом деле, они, а не мы, являются реальностью в последней инстанции.

Долгое единение с природой не в моей натуре —

Слишком много беспорядка и всяческих зарослей,

шмыгают какие-то существа.