Дмитрий Мережковский - Полное собрание стихотворений

Там, где смерть и вечный холод,
Бури вой и рев лавин,
Старый Гуд живет, владыка
Гор, потоков и стремнин.

В ледниках за облаками
Белый снег – его постель,
Черный вихрь – его одежда,
Борода его – метель.

И когда он над горами
Мчится, бешенством объят, —
Водопады цепенеют,
Скалы вечные дрожат.

Но однажды гений смерти,
Этот дух враждебных сил,
Одинокую пастушку
Гор окрестных полюбил.

Бог стихий неукротимых,
Разрушенья мрачный бог
Целовал в траве весенней
Легкий след девичьих ног.

Он хранил ее, лелеял,
Баловал и на венки
Ей растил по горным кручам
Алый мак и васильки.

Чтобы мягче было ножкам —
Мох зеленый расстилал,
На пути ее горстями
Землянику рассыпал.

А заблудится, бывало, —
Через бешеный поток
Изо льда ей перекинет
Он серебряный мосток.

Сколько раз ее от смерти
Он спасал, но от греха
Не сберег, – его малютка
Полюбила пастуха.

Старый Гуд не может сердце
Гордой девы победить,
И ревнует, и не знает,
Как счастливцам отомстить.

Раз любимого ягненка
Не могли они найти,
Заблудились, – ночь и вьюга
Их застали на пути.

Тьма кругом; зашли в пещеру,
Разложили огонек;
Озарился теплым светом
Их уютный уголок.

Между тем как за стеною
Вой метели все грозней,
Разговор их тише, тише,
Поцелуи – горячей...

Стонет Гуд, ревет от злобы, —
А они за огоньком,
Беззаботные, смеются
Над ревнивым стариком.

«Будь моей!..» – Она слабеет,
Отдается... Вдруг скала
Страшно вздрогнула, и буря
Всю пещеру потрясла.

Гром затих, – настала сразу
Тишина. Он поднял взгляд,
Побледнел – и мщенье Гуда
Понял, ужасом объят.

Вход пещеры был завален
Глыбой камня, и страшна
После бешеной метели
Гробовая тишина...

Чтоб забыться на мгновенье,
Он прижал ее к груди
И шептал ей: «О подумай,
Сколько счастья впереди!

Будь моей... Не бойся смерти...
Старый Гуд, любовь сильней
Всех стихий твоих враждебных,
Всех мучений и скорбей!»

Но прошло три дня, и голод
Потушил у них в крови
То, что вечным им казалось —
Мимолетный жар любви.

Разошлись они безмолвно,
Как враги, и в их очах
Только ненависть блеснула
И животный, дикий страх.

По углам сидят, как звери,
Смотрят пристально, без слов,
И глаза у них сверкают
В темноте, как у волков.

На четвертый день он тихо
Встал; безумьем взор горел,
Он, дрожа, как на добычу
На любовницу смотрел.

Бродит страшная улыбка
На запекшихся губах,
Нож сверкает в неподвижных,
Грозно поднятых руках.

Подошел, но вдруг протяжно,
Словно ведьма иль шакал,
В щель стены над самым ухом
Старый Гуд захохотал.

А потом все громче, громче,
Необъятней и страшней
Загремела, бог могучий,
Песня ярости твоей.

Визг и хохот, словно в пляске
Мчатся тысячи бесов
И скликаются пред битвой
Миллионы голосов.

Старый Гуд, кружась в метели,
Опьяненный торжеством,
Заливается, хохочет
И ревет сквозь вихрь и гром:

«Не меня ли ты отвергла?
Что же, радуйся теперь!
Посмотри-ка, полюбуйся —
Твой любовник – дикий зверь!»

Но, из рук убийцы вырвав,
В сердце собственное нож
Дева гордая вонзила
И воскликнула: «Ты лжешь!

Я сама ему на пищу
Кровь и тело отдаю,
Я любовью победила
Силу грозную твою!..»

Старый Гуд завыл от боли,
Свод пещеры повалил
И несчастных под огромной
Глыбой скал похоронил.

В ледники свои родные
Возвратился мрачный бог,
Но напрасно было мщенье:
Он забыть ее не мог.

Оттого-то зимней ночью
Чей-то долгий, долгий стон
Прозвучит порой в метели:
«Горе мне, я побежден!..»

Жил-был честный Родриго, солдат отставной.
Он со службы в село возвращался домой.
Вот идет он и думает: «Что же,
Верой-правдой царю тридцать лет я служил,
И за все восемь медных грошей получил,
Но веселость мне денег дороже,
Я не буду роптать». Между тем по пути —
Видит – нищий стоит: «Христа ради!» – «Прости!
Вот копеечка, братец, не много,
Да уж ты не взыщи: тридцать лет я служил, —
И за все восемь медных грошей получил,
Но не буду роптать я на Бога».
И он дальше пошел, а бедняга опять:
«Христа ради!» – И снова пришлось ему дать.
Восемь раз подходил к нему нищий.
И Родриго давал, все давал от души,
Бедняку он последние отдал гроши
И остался без крова, без пищи.
«Что ж, вольней мне и легче без денег идти».
Он смотрел на цветы, шел и пел на пути:
«Милосердных Господь не забудет».
Говорил ему нищий: «Скажи мне, чего
Ты хотел бы?» – «Чего? Вот мешок. Пусть в него
Все войдет, что желаю!» – «Да будет!» —
Молвил нищий, взглянул на него и исчез:
То Христос был – Владыка земли и небес.
И пошел себе дальше Родриго.
Видит – площадь базарная, лавочник спит,
Перед ним колбаса на прилавке лежит
И баранки, и хлеба коврига.
«Полезайте-ка, эй!» – поманил их солдат,
И в мешок колбаса и баранки летят, —
Пообедал на славу Родриго.
Он вернулся в родное село: земляков
Было жаль, да и нечего взять с земляков,
Он забыл про мешок свой чудесный
И работал в полях от зари до зари,
Ближе к Богу в избушке своей, чем цари,
До конца прожил добрый и честный.
«Ох, грехи, – сокрушался порою бедняк, —
Что же праздник – из церкви я прямо в кабак,
Не могу удержаться, хоть тресни.
Как не выпить с товарищем чарки, другой».
Возвращался он за полночь пьяный домой,
Распевая солдатские песни.
Так он жил. Наконец Смерть пришла: «Поскорей
В путь, Родриго!» – «Пойдем, я готов!» – и за ней
Он пошел бодро, весело с палкой
И походным мешком: «Тридцать лет я служил,
И за все восемь медных грошей получил!
Что ж, мне с жизнью расстаться не жалко!»
Он идет прямо к раю; со связкой ключей
В светлой ризе привратник стоит у дверей.
Старый воин, как в крепость, бывало,
Входит в рай победителем. «Эй, ты куда? —
Молвил грозно привратник. – Не в рай ли?» – «Ну да!» —
«Подожди-ка, голубчик. Сначала
Расскажи, как ты жил?» – «Тридцать лет я служил,
И работал, и свято отчизну любил.
Разве мало, по-твоему?» – «Мало!
Вспомни, братец, как часто ходил ты в кабак».
Рассердился солдат, закричал: «Если так, —
Полезай-ка в мешок!» – «Что с тобою,
Как ты смеешь!» – «В мешок!» – «Слушай, братец...» —
«В мешок!...»
Тот ослушаться воли Христовой не мог,
Делать нечего, влез с головою
Он в солдатский мешок; а Родриго меж тем
Молвил, гордо и смело вступая в Эдем:
«Пусть темна наша жизнь и убога:
Неужели тому, кто работал и жил,
Кто родимой стране тридцать лет прослужил,
Не найдется местечка у Бога».