Людмила Кулагина - Радость и грусть бытия

Ведь только когда ты свой путь обретаешь,
Поймёшь свою жизнь и себя наконец,
Идёшь по земле, а как будто – летаешь,
И жребий не важен, но ценен – венец.

Благословляю одиночество,
Что проклинала я не раз,
Когда отдать всё в жизни хочется
За пару добрых, тёплых фраз.

Благословляю ночь я ныне:
В её хрустальной тишине
Теперь не слышу речь унынья,
Но голос Музы явлен мне.

Благословляю то, что прежде
Мне отравляло радость дня.
Нет в том беды, что и надежды
Почти оставили меня,

И, как и раньше, я печалюсь,
И не приемлю смрада зла…
Я просто с Жизнью повстречалась,
Когда едва не умерла.

Дожди прекратились по милости свыше.
Очистилось небо от хмури и туч.
Блестят от росы повлажневшие крыши,
И их золотит первый солнечный луч.

Над речкой туман белой шубой разлёгся,
Сквозь плотность его не увидишь реки.
И в шторах моих жёлтый лучик пасётся,
И вновь бабье лето нам ткут паучки.

И хочется думать о светлом, хорошем,
И смутная радость какая-то ждёт.
И утро, как белая-белая кошка,
К тебе приласкаться идёт.

В вечернем осеннем лесу
Прохладно, и тихо, и грустно.
Пустую корзинку несу
С мечтою о рыжике-грузде.

Так мягко вальсирует лист
С осинки на землю, на кочку.
Мы «тихой охотой» зажглись, –
Но нынче в лесу ни грибочка:

Ни груздя, ни боровика,
Ни даже поганки приличной.
Висит паутинка, легка.
И лист зеленеет брусничный.

И тянет сосновой смолой
И влажною тиной с болотца,
И лес наполняется мглой,
И риск на сучок напороться.

Сухие пеньки обхожу,
Боясь потревожить гадюку.
Уже без надежды брожу,
Повесив корзинку на рýку.

Теперь, и мечтою пуста,
Она средь ветвей мне помеха.
Таинственным мраком куста
Моё поглощается эхо.

Сквозь рощицу тощих берёз
К болотцу поближе пробравшись,
Я вдруг попаду в царство грёз,
На кочку повыше взобравшись.

Туман, сизый млечный обман,
Стелился и плыл над болотом,
На нас напуская дурман,
Как тýрман [97], крутя повороты.

И сизые крылья над тьмой
Всплывали и лес накрывали…
И я уезжала домой
Хотя без грибов, но с крылами.

В зеркальных снах осенних водоёмов
Всё меньше солнца, света и тепла.
По краю вод рисунки ив зелёных
Струятся волнами из жидкого стекла.

Роняют ивы, словно перья, листья,
Что, в небо взмыв, на вóду полетят,
Оставив навсегда мечту о высях,
Потухшим золотом на дне блестят.

По вóдам конькобежцы-водомеры
Скользят, теряясь точками вдали.
И снятся речке водные химеры:
Планктоны, океаны, корабли…

И бороздят её лазури шхуны,
Белеют яхты в солнечной пыли,
Хвосты русалок вьются, вечно юных,
И синь, и глубь, и не достичь земли.

И рыбины за мелочью гоняют,
И Рыба-кит огромная плывёт,
Дельфины прыгают и с брызгами ныряют,
Сирена песнь свою пленительно поёт…

В ненастный день провинциальным утром
На берегу родной и тихой Цны,
Покрытой блекло-серым перламутром,
Мне снился сон про осень и про сны…

В пространстве парка тишь и красота.
Весь санаторный люд ушёл на ужин.
И жмутся у кормёжки два кота,
Брезгливо перейдя дорогу в лужах.

Вечерний парк, он не такой, как днём:
Он в сумраке загадочней и краше.
Янтарным, сердоликовым огнём
Горит в нём вяз, что осенью окрашен.

Асфальт местами высох и поблёк.
В сухих местах – рисунок детский мелом:
Мужчина с женщиной, фонарь и огонёк,
Вальяжный кот, чуть скособочен телом.

В аллеях – мрак, здесь мало фонарей,
А те, что были, те давно разбиты
Пращою [98]местных «шпанских королей»
И их девѝчьей матершинной свитой.

Дожди деревьям нанесли урон –
Желтеют кроны, облетают листья.
Не слышны крики резкие ворон,
И ночь крадётся мягкой лапой лисьей.