Людмила Кулагина - Радость и грусть бытия

Что ж удивляться: взяток мёд
Дороже истины сермяжной.
Фемида прибылью живёт,
А для проформы – суд присяжных.

Но и присяжный пёстрый люд,
Как все, подвержен страсти, страху,
Душевный ценит он уют,
И служит чаще всё же праху.

К тому ж и факт, как говорят,
С двумя концами та же палка,
И так представят фактов ряд, –
Святого, и того не жалко.

Обгадят в наше время так,
Подмётные найдя «вещ. доки»,
Что обыватель – лох, простак,
Поёт с судьёю «караоке».

Иль, взять хотя б такой альянс:
Найдут свидетеля-«игрушку»,
Разложат вам такой пасьянс,
За нитки дёргая «Петрушку»!

И тот, чьё рыльце-то в пушке,
Так подыграет кукловодам,–
Во лжи вонючем порошке
Придётся жить не дни, а годы.

Другой устроит самосуд:
Так отвалдошит правд гонитель! –
И тех законы не спасут,
Кто сам себе оговоритель.

Напишешь жалобу, вернут
К тому, кто обрекал на муку:
И ваш по вам пройдётся кнут,
И в речку выпустят вновь щуку.

Коль обвинят вас невзначай,
Ругаться, плакать не годится:
Готовь сухарь, табак и чай,
И «правду» [29]– чтенье ягодицам.

Что имеем, не храним,
Потерявши, плачем мы.
То, что любишь и любѝм, –
Без «счетов» со «сдачами»,

Без условий-перспектив,
Без косметик глянцевых,
Не за то, что ты красив,
А за то, что «глянешься», –

Это ли не лучший приз
От судьбы-капризницы:
Золотинки чудных риз
Любушки-сюрпризницы.

Люба-Любушка-любовь,
Любушка-голубушка,
То ты злишься, хмуришь бровь,
То воркуешь гулюшкой.

Мотыльком мелькнёшь в цветах, –
Месяцами маешься.
То юнá, а то в летах,
То поёшь, то каешься.

И желаем, и бежим
От твоих капканов мы.
Ручейком приворожишь,
Захлестнёшь фонтанами.

Померцаешь нам во мгле
Огоньком приманчивым,
Отгоришь, но и в золе
Всё блестишь обманчиво.

Обласкаешь светом нас,
Как весною травушки.
То сладка, как ананас,
То горчей отравушки.

Мать-и-мачеха людей,
Счастье оборотное,
Видно, нет тебя милей,
Зелье приворотное.

Без любви так грустно жить,
И, когда случается,
Надо б ею дорожить,
Да не получается.

Что имеем, не храним,
Потерявши, плачем мы,
По утраченным, по ним, –
По любвям с удачами.

Закат застал врасплох. Он вызревал
В небесных огородах виноградом,
И красок обещал нам карнавал,
И соблазнял нас облаков парадом.

Он анонсировал феéрию волшебств
С подсветкой своих солнечных софитов.
Тем, кто внизу, дарил свой щедрый жест,
И разворачивал на небе древний свиток.

Народ гулял себе по берегу реки
С друзьями, в одиночестве и пáрно:
Супруги с моськами, старушки, старики,
А молодёжь в кафе тянулась «Парус».

Вороны чёрными заплатами вдали
В верхушках клёнов-тополей гнездились.
На феерѝческое зрелище земли
Не рвался зритель, и фанаты не толпились.

Пивко потягивала тройка пацанов,
Девицы предпочли коктейль, однако.
Закат не соблазнительней обнов,
И не шумел он, как скандал иль драка:

То действо совершалось в тишине.
А здесь средь нецензурщины и сора
То пел «Амфибия», что лучше быть на дне [30],
То впаривал оркестрик нам «Семь сорок».

Потом блатное хриплый голос пел.
Темнела даль загадочной мулаткой.
А уголёк закатный тлел и тлел,
И вспыхнула вдруг облаков облатка.

Пионом-рóзаном расцвёл небесный сад,
И жемчуга с агатом заиграли,
И отражений их на волны полоса
Легла, сверкая розовой эмалью.

Но, поглощён привычной суетой,
Народ не видел света представленья.
Он жизнью жил размеренною той,
По яркости сравнить что можно с тленьем.

Два катера гнались вперегонки.
Укус собачий демонстрировал мужчина.
Пивко тянули под орешки сосунки.
Закат для них – не повод, не причина

Задуматься о вечной красоте,
Что делает художником, поэтом,
Посланья пишет нам на древнем языке
Цветным фосфоресцирующим светом.

И между двух желаний я сама
Металась, как между стогов ослица:
Впивать закат, пока не съела тьма?
На ближнего иль на себя сердиться,