Владислав Дорофеев - Вечерник

2003

Здесь в людях нет ни неба, ни астрала,
и двойствен Южный Буг, она – река,
но он с языковым мужским началом,
сама и сам текут без падежа.
Авианосец ржавый у причала
томит собой хохлятские сердца,
ломоть копченого свиного сала,
напоминает он издалека.
Здесь домики похожи на кораллы,
а вместо моря выросла трава
на самом дне граненого стакана.
И рыбы наползают на глаза,
чешуйчатые холодят бока,
совсем как христианские лекала.

2003

Живописует осень без холста,
здесь трогательно все, и даже люди,
курлычут пароходы у моста,
почти одушевленно и чуть нудно.
Внутри Кремля шевелится толпа,
лишь бурлаки надеются на чудо,
и провожает Минина семья,
общественный их выбор очень труден.
Саровские влекут меня леса,
где пустота лишается нуля,
а Церковь состоит из внешних буден.
Здесь в Волгу пробивается вода,
ушедшая легко под небеса,
здесь обрету утерянный рассудок.

2003

Угрюмая, несметная толпа,
поправ пристрастья, и восстав чрез силу,
полями и дорогами прошла,
встав в очередь к святому Серафиму.
Здесь лают на иконы от стыда,
здесь слезы кротких источают миро,
здесь на коленях кается страна,
отходит с Богородицею милой.
Здесь старец, защищаясь от греха,
врос в камень основанием креста,
стяжая Дух Святой он стал красивым.
Прощаясь, матушка даст покровца,
и горсть сухариков из котелка,
и глянет вслед посконно и ревниво.

2003

Не умирают реки никогда,
но иногда рождаются, как люди,
вслед возникающие города, —
как девичьи, не тронутые груди.
Переезжаешь Волгу без моста,
и путь по воздуху ничуть не труден,
на линии бетонного меча,
свершаются космические судьбы.
Передо мной отцовская мечта:
дом вышит желтым крестиком двора,
а воды омывают прожитые будни.
Он млеет у воздушного костра,
смиренно ждет обычного конца,
как праведная смерть за всё рассудит.

2003

Я родину сегодня понимаю,
и въехав в Украину под углом,
горизонталь спины я обнимаю,
и проверяю ноги на разъем.
Дорога корчится, вот я рыдаю,
душа моя уходит на подъем,
когда грудь танцовщицы я ласкаю,
как по воде я колочу веслом.
В поля печальные я простираюсь,
пустые расстояния верстая,
беззвучно вою за ночным стеклом.
И будто бы со мной одним играясь,
земля ложится под меня немая,
сгорая феерическим огнем.

2004

Садится наш корабль в «Джи-ЭФ-Кей»,
Лонг Айленда познаем завтра числа,
нас ждёт staccato уличных огней,
и Ист, текущая на юг, как Истра.
Туман сочится пылью из горстей,
а люди на Манхеттен, точно мысли,
освобождаются от всех страстей,
когда впивается в них смерть, как выстрел.
Спиной к Атлантике сидит еврей,
и водку пьет среди немых друзей,
которых Бог к нему уже не вышлет.
Лишь здесь пойму зов родины своей,
я утром полечу на крыльях к ней,
и может быть меня она услышит.

2003

Лежит там крестная с угла погоста,
была она женою моряка,
и родила затем священника,
а умерла в больнице очень просто.
Над нею плакали прямые сёстры,
читали крестники псалтырь с листа,
текла из рук печальная свеча,
тогда лишился матери подросток.
Я вижу из окна движение куста,
луной посеребренные поля,
и мыслю деревенский чудный остров.
Там на одной оси от алтаря,
осенней святостью так пахнет остро,
за белым храмом справа от креста.

2003

Здесь Фрейда я прочел наполовину
под красной старой лампой у окна,
он в абсолют обычную рутину
взвел, как курок у правого виска.
Затем я шел по улочкам куртины,
мне было очень холодно тогда,
и Домского собора голосина
меня не грела, но зато спасла.
А чайки, словно пьяные кретины,
над головой орали без конца,
так началась рыбацкая путина.
С тех пор в себе я вижу моряка,
и Балтики мне снится глубина,
и сердце громыхает за грудиной.

2003

Немецкий вечер праведен и тих,
дверь ресторанная давно закрылась.
Ни зги! Ночь, как заброшенный рудник,
за окнами вагона Йена скрылась.
Здесь жил мой романтический двойник,
ему свобода полная открылась,
вслед ветер революции возник,
на стук Германия соединилась.
В зеленом доме тюлевый ледник,
под треск поленьев, будто проводник,
сама в себе античность завершилась.
Новалис, Шлейермахер, Шеллинг, Тик,
Два Шлегеля и Фихте – это в них
глобальная Европа проявилась.