Владислав Дорофеев - Вечерник

Рапсодия звучит над островами,
пугающе печальна и нежна,
мир параллельный воссоздам руками,
из дерева земля в нем и вода.
Здесь северное небо, как пергамент,
пророческие там прочту слова,
прочувствую судьбы святой регламент,
что старцев приводил издалека.
Здесь камни прирастают облаками,
а жизнь располосована кругами,
проходят ими жертвы сквозь века.
Монах склонился перед образами,
он благодатно молится стихами,
и мысль его прозрачна и крепка.

2004

Сгорали люди заживо от страха,
когда их ставили лицом к стене,
и только горстки праведного праха,
здесь впитывались в почву по весне.
Вниз катится по лестнице, как драхма,
распятый прихожанин на шесте,
спасаясь от молитвенного краха,
сечет пришельцев ангел на горе.
Всех палачей всегда судьба лихая,
из дна Святого вдруг произрастая,
сидят и богохулят в темноте.
На Белом море тишина такая,
чуть слышно лишь скрипит калитка рая,
схожу на берег я или во сне.

2003

Дождь льет, минуя крыши, на врата,
и ретушируя останки Рима,
на пальцах оставляет след лица,
и прячет ночь под толстым слоем грима.
Здесь Константина выдали глаза,
когда он стал святым началом мира,
он потерял походку гордеца,
и слепком стал шекспировского Лира.
Мы шепчем вслух, не зная языка,
и надевая мысленно порфиру,
пьем чай турецкий, сидя у стекла.
Бант на спине у Гретхен – признак Трира,
виляя задом, в фартучке факира,
они идут ко мне издалека.

2003

Над телом Бог трудился без утайки,
Иоасафа славя в тишине,
нетленного святителя вотще
явил мощами в виде райской пайки.
Кость кожа облекла, как пальцы лайка,
вросло распятие торцом к руке,
но туфли бархатные по ноге,
и воробьи, как ангельская стайка.
В молитве сердце, будто гвоздь в стене,
со стоном отверзается во мне,
хлестаемое чудом, как нагайкой.
Неподобающе мне сладко на войне,
я, совесть закрепив, как контрагайкой,
врагов Христа не пощажу зане.

2005

Дверь храма справа не затворена,
мне отвратительно из щели дует,
святителя укрыта голова,
плоть Митрофана смыли время струи.
Уродлива седая голова Петра, —
тот мертв, кто стукнул по нему, как в бубен,
благословив на царство из стекла, —
несет царь на плечах провидца судеб.
К востоку двинула свой флот страна,
и в Турцию ударила с плеча,
овеществив воронежский рисунок.
С тех пор здесь пузырятся паруса,
здесь Бог прибил Россию к небесам
святым гвоздем, макнув в кровавый сурик.

2005

Великий Карл напряг здесь волю злую —
и филиокве вынудил признать,
все латиняне плачут вхолостую,
желая символ веры испытать.
Здесь вспомнил я Европу молодую,
которую пришлось ему подмять,
но выставленную длань золотую
противно ортодоксу целовать.
Приблизился лишь к древнему кресту я,
и разрывая неба ткань тугую,
здесь к Богу обратился через «ять».
Течет ночная мгла в страну чужую,
и слышу сквозь мотора песню злую,
как черти от бессилия вопят.

2003

Со временем врастают гвозди в тело,
я ничего не помню наизусть,
так крошится металл, что черным мелом
рассыпан на болотах смертный груз.
Туннель здесь охраняет Сталин в белом,
отсюда рыл он свой последний путь,
хотел пробиться в ад, а между делом
вспороть земную Сахалина грудь.
Гляжу на лагерь я оторопело,
сквозь ржавчину машин иду несмело,
мне открывается страданий суть.
Морошка на морозе перезрела,
и, как глаза, от горя оскудела,
хранит с тех пор стенанья мертвых уст.

2004

Вхожу я в этот город, как весна,
шурша опавшею листвой, как осень,
порой кручусь поземкой, как зима,
как летом, хочется одежды сбросить.
Здесь сладко пахнет севером страна,
и в прошлое слегка меня заносит,
сзывая вече, бьют колокола,
в народе прорастая, будто просо.
Здесь в людях нет татарского сырца,
есть страх перед Москвой, как у скопца,
когда девица о постели спросит.
София по велению Отца,
пронизывая здешние сердца,
в себе тысячелетний город носит.