Тройка ждет, сверкая бубенцами
И звеня. Все гуще синий мрак.
Белый между смуглыми гребцами
Тихо гаснет мой маяк.
<1912>
Давно угас блистательный Июль,
Уж на деревьях — инея подвески.
Мои мечты колеблются, как тюль
Чуть голубой оконной занавески…
…Любовь прошла и разлучились мы,
К кому же я протягиваю руки?
Чего мне ждать от будущей зимы, —
Забвения или горчайшей муки.
Нет, я не ожидаю ничего…
Мне радостно, что нынче вечер ясный,
Что в сердце, где пустынно и мертво,
Родился звук печальный и прекрасный.
<1912>
Воображению достойное жилище,
Живей Террайля, пламенней Дюма!
О, сколько в нем разнообразной пищи
Для сердца нежного, для трезвого ума.
Разбойники невинность угнетают.
День загорается. Нисходит тьма.
На воздух ослепительно взлетают
Шестиэтажные огромные дома.
Седой залив отребья скал полощет.
Мир с дирижабля — пестрая канва.
Автомобили. Полисмэны. Тещи.
Роскошны тропики, Гренландия мертва…
Да, здесь, на светлом трепетном экране,
Где жизни блеск подобен острию,
Двадцатый век, твой детский лепет ранний
Я с гордостью и дрожью узнаю.
Мир изумительный все чувства мне прельщает,
По полотну несущийся пестро,
И слабость собственная сердца не смущает:
Я здесь не гость. Я свой. Я уличный Пьеро.
За трепещущей парусиной
Вижу сад. Луна над осиной
Выплывает. Все ветки голы.
Вид — невеселый!
Поздней осени пантомима!
Тени цепью несутся мимо.
О, фантомы! Их ветер гонит,
Снег похоронит.
Зыбкий луч трепещет на лицах,
Красной слизи комки — в петлицах,
На губах пустая забота,
Вкус креозота.
А луна не дышит в тумане,
Как в английском старом романе,
Где глядят с эстампов на меди
Лорды и леди.
Все злит меня, но более всего
Тоскливое бессилие мое.
О, если бы не думать ничего, —
Мгновенно унестись в небытие!
И хитрости не надо никакой
Для этого — английский пистолет
Снять со стены спокойною рукой,
Забыв сияние прошедших лет.
Нет больше силы тешиться мечтой,
И скучных дум внимать постылый плеск,
Но страшен мне насечки золотой
Таинственный и безразличный блеск!
Всегдашней лихорадкой,
Притворною тоской,
Ребяческий и сладкий
Сменяется покой.
С утра — привычный трепет
С расчетливостью пью.
Рука фигурки лепит
И учит бытию.
Владеет саблей турок
И музыкант смычком…
Среди моих фигурок
Не вспомню ни о ком.
Да! Сердце бьется скоро,
Искусно трепеща,
Отчетливы узоры
Фиглярского плаща.
Мелькают туфли, груди,
Прически, рукава —
Не мысли и не люди, —
Постылые слова.
Плывет рассветное сияние,
Шуршит увядшая трава,
И шепчет ветер увядания
Полузабытые слова.
Среди стволов сверкают просини,
Как вспышки синего огня,
Но ласков лик туманной осени,
Глядящей с неба на меня.
И верит сердце утомленное,
Что близок светлый, смертный час,
Когда горит душа влюбленная
В огне неумолимых глаз.
Заката пламенные ризы
Печалью сна окроплены,
А на востоке в дымке сизой
Встает холодный серп луны.
Ручей журчит в саду старинном,
И шепчут листья в полусне,
Своим рассказом странно-длинным
Так сладко раня душу мне.
Чу! — Трели песни соловьиной
Внезапно оживили сад,
И ветерок принес с куртины
Левкоя пряный аромат.
Она глядит с причудливых панно,
С прозрачных чашек, с вееров мишурных
Страна, где все прелестно и смешно,
Где столько радостей миниатюрных.
Вот светло-золотистый горизонт,
Вот лотос розовый колеблет глубь немая,
Вот китаяночка, раскрыв свой пестрый зонт,
Сидит, забавно ножки поджимая.
Косые глазки ввысь устремлены,
Следят за ласточкой над озером красивым.
А небеса — сиренево бледны,
И лишь на западе заря скользит по ивам…
И чудится: "Забудься, помечтай…" —
Щебечет ласточка, и вяз шуршит верхушкой.
И в сумерках сияющий Китай
Мне кажется волшебною игрушкой.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу