Мигель де Унамуно: Стихи

Я не помню, кем я был,
да и кто я есть такой,
и откуда я отбыл,
и куда стремлюсь душой.
Канули иглой в стогу
корни истин, ибо я
больше верить не могу
в неизбывность бытия.

Как бесплоден путь, что вьётся,
не суля вина и хлеба!
Пыль да прах.
Или грязь — когда прольётся
дождь с разверзшегося неба.
Путь впотьмах.

Путь без отдыха, без света!
Уж не знаю, ждёт ли где-то
стол и дом.
Хлеб, вино, еда и жажда…
Сердце судорогой сжато.
Не дойдём?

Живу лишь своими снами,
что переслоились с былью.
Они рождены временами,
которые были да сплыли.

Живу лишь своими снами,
что снились когда-то мне
сумрачными вечерами
в забытой, как сон, стране.

Читать, читать, читать; прожить те жизни,
что выдумал кто-то.
Читать, читать, читать; забвение истин —
душе работа.

Одни лишь цветы фантазий и сказок
в миру нетленны;
лишь то, что рождает наш разум,
— в осадке пены.

Читать, читать, читать… Возможно,
и я стану чтеньем?
Своим творцом, своим прошлым,
своим твореньем?

Этот риф — воспоминанье?
Или память — мель сплошная?
Я в смущении гадаю,
кто навеял заклинанье.

Память, словно пуповина
перерезана эпохой,
и упрятана далёко
в недрах мебели старинной.

"Это мир — он мой!" — глаголит
ум. Но я — в своём уме ли?
Мои годы улетели,
настоящее — уходит…

Память — вымершее судно,
потерпевшее крушенье.
Или ждёт по возвращеньи
в порт немыслимое чудо?

Этот риф ощерен пастью,
что меня измелет в клочья…
Мама! Ты должна помочь мне,
чтобы мог домой попасть я!

Гостья, ласточка, поведай,
где ты зиму коротала?
Для гнездовий заповедных
есть ли в небе угол малый?

Ты летишь, а дом твой где-то…
Солнце в небе без остатка
расплавляет синь рассвета,
перелётная касатка.

В день весенний, в день цветущий
ты вернёшься к нам под кровлю,
пробуждая в наших душах
всё, что мы зовём любовью.

Только где оно, то счастье,
та отрада для страдальцев,
то бессмертное участье,
зов гнезда, что ждёт скитальцев?

На земле моей отчизны
горы смотрят в море,
а дубравы на отрогах
солоны как горе.

Море яростным дыханьем
горы овевает,
и они в своей утробе
море колыхают.

О приморская Бискайя,
кручи, бездорожье,
пики гор целуют небо,
море льнёт к подножьям!

Твоё море, твои горы
в сердце не исчезнут,
я стремлюсь вершиной в небо,
а корнями — в бездну.

Говоришь, я — загадка,
ну и что, моё счастье?
Ты — загадка другая,
но горишь ко мне страстью.

Разум мой — в цитадели
за высокой стеною,
ну и что, зато сердце —
нагишом пред тобою.

Твои мысли — потёмки,
я не рвусь в них проникнуть;
но зато твоё сердце
предо мною — как книга.

Ум не знает пределов,
сердце смерти не знает.
В твоем домике белом
жить нам, не умирая.

То было под дубом ветвистым
на самой вершине холма.
Как ветер коснётся листьев —
почуешь: память — жива.

То было под дубом — вспомни! —
у древних его корней,
под сенью его укромной,
что стала нам друга верней.

Когда ты проходишь под дубом, —
о счастье моё и боль! —
неужто лиственным шумом
в душе не ахнет любовь?

Иль в сердце, что дуба упорней,
нет места былым мечтам?
То было под дубом горным,
о вспомни, то было там!

Покоясь на постели,
как в гробнице,
я дожидался наступленья сна.
А рядом спал в уютной колыбели
мой сын.
Чуть дальше, в глубине
жилища, под зелёным светом лампы,
три силуэта виделись неясно,
три согнутые тени, что шептали
"аве, Мария".
То были мать, жена, сестра.
И показалось мне,
что нахожусь я в странном пограничье
между мирами, тем и этим —
и оба равно далеки.
А вдоль по тихим комнатам, в которых
витали души,
ускользнув из тел моих детей,
в глубокий сон доверчиво ушедших,
скользили шёпоты,
вбирая их дыханье.
И мне в моём бессонном полусне
подумалось:
а вдруг я — умер?
И неужели вечность — лишь виденье,
картина в раме,
символ бытия?
Я чувствовал, что в тёмной колыбели
рождается, как еле слышный вздох,
ворочаясь во сне, душа младенца.
Я протянул десницу,
чтоб прикоснуться к маленькому тельцу
и убедиться:
сумерки пока ещё лелеют
дитя из тёплой плоти,
сгусток веса.
И ощутив ладонью
тепло его дыханья,
я подумал в полудрёме:
нет, я жив!
А три согбенных тени,
кучно слившись,
не двигались,
и свет зелёной лампы
был столь же неподвижен,
и тишина незыблемо стояла,
и в этой атмосфере,
сгущённой, словно ладана куренье,
незримой, словно звук,
рождались медленно,
как капли рос ночных,
и растворялись в тёмном небе
слова — "аве, Мария".
Я понял, что есть вечность…
А дальше — пустота…