Хорхе Андраде - Вести с моря и суши

Поезда — акробаты
на ночных отточенных мостах.
Караван судов пересекает водопад зари.
И вот до самой середины неба
Париж, первейший человеческий порт;
набережные Сены с книжными рыболовами;
Люксембургский сад — рай кормилиц;
Эйфелева башня — жираф среди башен.

Все поет во мне, когда слышу, что самолеты
международной весны
пилят драгоценное дерево неба.
Я на линии западных поездов
занят регистрацией мира:
отмечаю в своем окошечке
рождения и смерти горизонтов,
разжигаю в своей трубке границы
перед библиотекой из черепиц в селеньях
и дрессирую цирк моей крови
биением сердца вселенной.

Четыре часа голопузых
делят на четыре куска
утро арбуза.

Синий глаз открывается в выси.
Дети земли изучают
сахара катехизис.

Из театра бархатистости ночной
выходят окна:
глаза омыты слезой.

Не умолкает, не перестает
надоедливая песня часов
в одной из извечных пустот.

Тают, превращаясь в воду и воздух,
в арбузном небе
сахарные звезды.

Только что вымытый до боли
мир ест ложкою свет
с ломтями поля.

Поет товарищ-цикада:
занозила горло и рада.

Подстрекает всю зелень хмуро
против человеческой диктатуры.

Повозка сломалась. Прыжок, паденье.
Шагает цикада без направленья.

На ходу — призыв и команда.
Она — секретарь пропаганды.

На капустном листе она публикует:
«Жизнь тяжела, а солнце психует!»

Ты права, цикада — работник до гроба,
подрывая государство пеньем без лиры.
Образуем, подруга, с тобою мы оба
крайне левую этого мира.

Окно родилось от страсти к небу,
и на черной стене оно встало, как ангел на звездах.
Оно — друг человека
и привратник воздуха.

Оно беседует с лужами на земле, с мокрыми нишами,
с зеркалами — детьми домов
и с бастующими черепичными крышами.

Окна со своей высоты веско
ориентируют на местности толпы
своими прозрачными вывесками.

Окно-учитель
распространяет в ночи свой свет, свои вести,
извлекает квадратный корень из метеора,
суммирует колонны созвездий.

Окно — это борт корабля земли, —
как тихим прибоем, он опоясан тучами розовыми.
Дух-капитан ищет остров господний,
и глаза его омываются в синих грозах.

Окно распределяет между всеми людьми
по кубу воздуха, по кварте света.
Вспаханное облаками, оно —
маленькая собственность неба.

Стальное дерево над плесом века,
под синей кроной размером с небо.
Насквозь прогрызли автомобили
железный комель огромной сейбы [2] Сейба — гигантское тропическое дерево. .

Глаза к лазури спешат взобраться
по переплету железной рамы.

Над черепичной долиной кровель
качает шеей стальная лама.

В прозрачных складках воздушной ткани,
в подвесках бликов белее пены
выходит башня ночной порою
на звездно-черный песок арены.

Пробив локтями созвездий млечность,
стальная мачта таранит вечность.

На ней растянут шатер незримый
на перекрестке ночной вселенной.
Рисуют контур ее галактик
огни и звезды попеременно.

Зачин астрального алфавита,
стальная башня в зенит воздета.
Надежда, вставшая на ходули,
ты — гимн железу, триумф скелета.

Клеймо для тучной коровы-тучи,
а веку — вышка сторожевая.
Ржавеет тихо в прибое ветра,
в прибое неба стальная свая.

Окно — это грань графина,
который всегда наполнен
парным молоком рассвета
или лимонным полднем.

Как светится синеглазо
хрустальная эта ваза!

О чистый ее передник
дробятся лучи рассвета
расцвеченным опереньем.

А белый крест переплета —
как мраморное надгробье
лиловой ливневой туче,
взирающей исподлобья.

Бродит луч по лекалу
серебрящихся точек.
Это чертит в столовой
наше зеркало-зодчий.