Леонид Латынин - Праздный дневник

Место на ковчеге отведи в углу.
Справа – пара овнов, слева – голубей,
Наведи на море, если хочешь, мглу.
Только, если можно, Боже, не убей.

Где-то Арарата под водой гора.
Может, запах хлеба ветры донесут…
Хорошо, что в мире дивная пора.
Божий суд не скоро. А людской – не суд.

Круглая дата – рожденье весны.
Семь миллиардов лет.
И в ночь под праздник я вижу сны
О мире, которого нет.

Трава, деревья. Вокруг цветы,
Птицы поют, и над
Всем этим летаешь ты
Тьмудцать веков назад.

То быстро, словно это стрижи,
То медленно, как парашют,
И я говорю тебе вверх: «Скажи,
Как тебя там зовут?»

Ты молча рядом в ответ кружишь,
И, руку связав рукой,
Мы вместе летим над скопищем крыш,
Над незнакомой рекой.

И молишься ты: «Да не сокруши
Будничный наш полет».
И плавно летят две грешных души,
Всю ночь летят напролет.

Уходит даль куда-то никуда.
Садится солнце красное картинно,
Учтиво расступается вода,
Солидно, не спеша и благочинно.

Вот так же мир опустится на дно,
И будет рябь, где гоношилась суша.
И кто-то снимет классное кино,
Закона папарацци не наруша.

И там, на дне, где рыбы и земля,
Застынут неподвижно в смутном иле —
Бродвей, Пигаль и, наконец, Кремля
Торчащие из волн наружу шпили.

Зое Брук

Любовь – пугливая птица,
И страх у нее в крови.
Она нелюбви боится
Больше самой любви.

И так, как в холодную воду
Входит купальщик дрожа,
Любовь выбирает свободу
В дистанцию миража.

И долго не может смириться
С сутью, что ей видна.
Любовь, пугливая птица,
Все чаще живет одна.

Я живу в сплошном июле,
Гари, засухе, чаду.
Примостясь на шатком стуле,
Жизнь затворника веду.

Не хожу уже на волю,
Только в сон и миражи,
Где снега метут по полю,
Обновленны и свежи.

Где несут куда-то лыжи
Через реки и леса,
Где мне снова стали ближе
Прошлых судеб голоса.

Где мне кажется в итоге —
Как сие не назови,
Жизни суть, конечно, в Боге,
Но не менее в любви.

Столько раз прощенье явлено,
Сколько прошено в тиши.
Жизнь, наверное, оставлена
Во спасение души.

И сюда, к стене намоленной,
В свой черед приведена
Вот такою обезволенной,
Как и быть она должна.

Так молись, невольно веруя,
Душу вылечить дабы…
Все, последние и первые,
Бога сущего рабы.

Птицы в тени скворечен.
Все и теперь, как встарь.
Каюсь, что многогрешен,
Как и любая тварь.

И все же… ветра и травы,
Радуга и вода,
Как вы сегодня правы,
Ко мне заглянув сюда.

Так на душе благодарно
За свет закатного дня.
И как хорошо, что тварно
Все, что вокруг меня.

Что за сны смущают душу,
И о чем они во мне,
Почему, оставив сушу,
Я живу на самом дне?

Не реки, не океана,
А вселенского мирка.
И встаю поутру рано
Дня размерами в века.

Чищу дно сие до блеска,
Мрамор мою без конца,
Все размеренно, не резко
С верой в Духа и Отца.

День встает и умирает,
Но мое всегда со мной.
И внутри меня витает
Шарик маленький земной.

И кто их рассудит,
Приближенных к краю.
Природа забудет,
А люди – не знаю.

Явление чуда
На улице сонной,
Ужели забуду
Закаты на Бронной.

Зеленую ветку
В окне с занавеской,
И звездную сетку
В округе нерезкой,

Где по небу плыли
Корявые строчки…
Как мы уходили
Поодиночке.

Собираю камни, стены возвожу,
Снова строю крепость посреди дорог.
Снова Богу жизни медленно служу,
В этом скромном деле он и мне помог.

Птицы чуть повыше строят тоже дом,
И кроты копают под землей ходы,
Все дается только верой и трудом,
И светла награда только за труды.

Вот уже и стены, крыша и конек,
Вот и свет в окошке, и звезда в окне.
Вот уже и кошка мельтешит у ног,
И приходят гости наконец ко мне.