Леонид Латынин - Праздный дневник

Так твой поступок незаметно
Для их ума
Изменит их и жизнь, и представленье,
О том, как следует и жить, и поступать,
И даже, к счастью,
Изменит жизнь неверующих в это.
Но какова механика влиянья
И в чем секрет, и сам я не пойму.
Но станет мир щедрей на состраданье,
И никакая сила помешать не в силе
Забытой боли сделать милосердней
Живущих после нас
И вслед за нами.

Как летний вечер душен и протяжен,
И потным жаром тянет от камней,
Да, путь земной недолог и продажен,
Так человек на кол бывал посажен,
А вот за что – всевышнему видней.

Не умирал, в сознанье пребывая,
Сквозь боль смотрел туманную окрест —
А сквозь нее земля плыла кривая,
Каленая, сквозная и живая,
Похожая на чашу, а не крест.

И первый день толпа еще глазела,
Хоть скорбный вид ее не веселил,
Как хорошо и плавно гибло тело —
Оно еще жило, оно уже летело,
Да, на колу, без примененья крыл.

На день второй заела ждавших скука.
И то – прождали сутки с небольшим.
– Молчит, – сказали, – надо же, ни звука,
Смотреть и ждать бессмысленная мука, —
И разошлись, растаяли, как дым,

Дым от костра, от спички, от пожара,
Дым от судьбы, от истин, от времен,
Дым от сгоревшего земного шара,
Дым юности, любовного угара,
Дым выцветших хоругвей и знамен.

На третий день сломило тело волю.
И мир, как дым, растаял из очей,
Живой внутри себя, он жил, еще позволю
Сказать, что выбрал сам указанную долю,
Единственный средь них, ненужный и ничей.

И девочка – зеленые сапожки,
От сытости похожа на слона,
Швырнула камень хоботком ладошки,
Движеньем гибким, как походка кошки —
Да жив ли он, и метка ли она?

Конечно, как стрелок закваски экстра-класса,
Как мастер мастеров-ухватки-хоть-куда,
Ударил камень в грудь, ускоренная масса
Пустила кровь, достигла даже мяса —
И дальше в путь, как по камням вода.

И он вздохнул и мир увидел снова,
И счастлив был, что жизнью наделен,
Дымил закат, что было так не ново,
Не без него – и то была основа,
Что нежен был его разумный стон.

Оборвана нить, и надеяться только на чудо
Осталось судьбе и особой закваски строке.
И чашу поднес и уже прикоснулся губами Иуда,
И плата за это зажата в его кулаке.

И крест натирает плечо, и простуда глаза наслезила,
Какая работа – исполнить искомый завет.
Уже и копье подымает в сверкающем шлеме верзила —
Вот сердце стучало, надеялось. Вот его нет.

Теперь, отстрадав, и не худо подумать о страхе,
Который осилило сердце в последний момент.
И мертвому телу приятна шершавая шкура рубахи,
Приколот к кресту, как к столу под ножом пациент.

А ну как не выйдет затея с твоим воскрешеньем,
Волнуется Бог, и волнуются, маются мать и отец.
И все же – о чудо! – верховным и умным решеньем
Ты встал и идешь, и летишь надо мной наконец.

Но время проходит, и эта иссякла развязка.
Бессмертных судьба для имеющих смерть – не урок.
Ни ада ни рая, лишь в Риме покоится мертвая маска,
Которую там обронил улетающий в небо пророк.

Предугадать нетрудно, и давно —
Я вижу смерть с лицом белее мела,
Она ко мне сквозь грязное окно
Все приближает стынущее тело.

И день придет, настанет этот срок,
Когда, обняв озябнувшие плечи,
Я повторю бессмысленный урок,
Связав слова в бессмысленные речи.

Я совлеку лохмотья и сомну,
И ляжем мы, любя оледенело
И поздний час, и раннюю весну,
И по земле развеянное тело.

Как хорошо, что это навсегда,
Что ты моя, что время бесконечно
И вниз скользит полынная звезда,
Как мы теперь – и круто, и беспечно.

Кружится синий лист, дрожит сухое тело,
Колеблется трава, – лишь ветер недвижим,
Как хорошо лететь, не ведая предела,
И знать, что этот лист мы музыкой кружим.

Как хорошо лететь и падать, тихо тлея,
Как тает снег, и лед, и жизни нашей срок,
А мимо – сон, и явь, и лунная аллея,
Где шепот, и шаги, и птичий голосок.

Где некогда рука любила верно руку,
Где никогда для них не кончится тепло,
И вот они живут, опередив науку,
И та же птица к ним клонит свое крыло.