Леонид Латынин - Праздный дневник

Что говорить, что выхода не видишь,
Священен град, надежны сторожа,
Так, может быть, не доезжая, – выйдешь,
Ты с ней в руке на полустанок выйдешь,
От холода возникшего дрожа.

А как же ты и с долгом, и с раскладом,
Великодушьем сумрачным твоим?
Но то – потом, сначала ты за складом,
На банках с розоватым маринадом
Вот этой потаскухою любим.

Сначала – ночь и сонный полустанок.
Сначала – свет, бегущий из ночей.
Сначала – жесть заржавленная банок,
Сначала – та судьба – судьбы твоей подранок
И свет звезды по роже из очей.

Еще не поздно – есть на свете кассы,
И поезда уходят каждый час
Туда, где ты, избранник божьей массы,
Король и маг продажной этой трассы,
Один из тех, а не один из нас.

Но мертвый город тоже не из малых,
И у него законные права,
И ты везешь счастливых и усталых,
Любивших на перронах и вокзалах,
Засунув их, как пальцы, в рукава.

Собираться пора уже скоро
Сквозь таможенный строй за кордон,
Где такое раздолье простора
Для души, и полета, и взора,
Где нас ждет не дождется Харон.

Нас таможня обшарит надежно,
От души до карманов и плеч.
Ей, таможне, обшарить несложно,
Пропустить ничего невозможно,
Что от тленья дано уберечь.

Не присвоят надежды и встречи,
Память белых и черных ночей,
Все твои домотканые речи,
Что подстать и шуту, и предтече,
И еще полдесятка речей,

Заклинанья, желанья, примеры,
Серебро из курганов седых
И начало неведомой веры,
Где и волки, и жертвы их серы,
А законы верны для двоих.

Лишь одно эти точные руки,
Эти пальцы умелых кровей
Не пропустят ни в жесте, ни в звуке,
Ни в любви, ни в ремесленной муке
Не пропустят они, хоть убей, —

Это – малую толику света,
Это – малую каплю тепла,
Чем с зимы и до самого лета
Еле-еле, и все же согрета,
Просто женщина, просто жила.

Так бережно, как вы меня любили,
Так ласково, как вы смотрели вслед,
Смотрю на вас и спрашиваю – были
Те наши дни? Мне отвечают – нет.

Был просто час, когда душа светила
Всем, кто глаза навстречу подымал.
Я говорю: – Ведь ты меня любила?
– Нет, не тебя, а ты не понимал.

Был просто час, была одна минута…
Так к солнцу степь выходит по весне.
Так все равно принадлежать кому-то…
– Раз все равно – принадлежите мне.

– Ты не поймешь, кому была удача
И с кем ты был, возникший из тепла,
Из нежности и утреннего плача…
– Я был с тобой.
– А я – одна была.

Н. Эйдельману

Он уходил, уверен в правоте, —
Все по закону чести и отваги,
А то, что Александр марал бумаги,
Отражено на мраморной плите.

Он уходил, удачей осенен.
И позади счастливая развязка,
Веселой лени выгодная встряска.
Героем дня. Беспечен и влюблен.

Он уходил, Россию сокруша,
Удачливей в тот час Наполеона,
И женщины вослед ему влюбленно
Взирали, от восторга не дыша.

Ну хорошо – свет мстил поэту так,
Французский мальчик свету был послушен —
Но кто-нибудь ведь был неравнодушен
К стиху, к судьбе или охоч до драк?..

Он уходил свободно, свысока
Взирая на заснеженные дали.
И в грудь ему ствола не упирали,
Ничья к курку не вздрогнула рука.

Шел, окруженный праздною толпой,
Был вид его и сумрачен, и беден.
И было далеко до славы и обеден,
А близко было до любви слепой.

Но, как они, он жалок был и слеп,
Но, как они, – жесток и фанатичен.
Своею смертью в смерти ограничен,
Своей судьбой – в избранности судеб.

Так незаметно к озеру пришли;
Смеялись дети, плакали старухи,
Везде следы погрома и разрухи,
Но средь камней шиповники цвели.

И он прошел сквозь тернии к воде,
И кровь свою смешал с прозрачной влагой
С такой спокойной доброю отвагой,
С какой вчера держался на суде.

Собаки, люди, жажду утоля,
Расселись на развалинах по кругу.
Он встал, спиною обращенный к югу,
Чтоб солнце в спину и в лицо – земля.

И так сказал в умолкнувший партер:
«Я к вам пришел, ведомый беспокойством.
Вы сыты, как и я, масштабом, и геройством,
И вечною подачкой полумер.