Томас Гарди - Стихотворения

Вечер. Закат в огне.
Солнце в любом окне.
Солнце на меди рыжей
С каждой задвижки брызжет.
Солнечный отблеск двоится
На стеклах витрин больших,
И смеются, мелькая в них,
Набеленные женские лица.
И когда этот добрый Бог
Приходит к нам на порог,
Извечные проблемы,
Над коими бьемся все мы
От сущего первых дней,
Становятся нам ясней.
Яркие блики глаза беспощадно слепят
Подслеповатому клерку, что щурясь бредет на закат,
Зная, что некуда деться ему от житейских обид,
Что до конца своих дней он уже не свернет с Оксфорд-стрит.
Так и плетется он, на небо глядя с тоской,
В недоуменье, зачем он на свете такой.

День меркнет. Зяблик поет с восхода.
И дрозд гоняет трель раз по сто.
И вот уж гремят соловьи
Там, в роще...
Апрель уплыл, как в решето,
А этим - время ничто.
С иголочки все - им не больше года.
И были ведь прошлой еще весной
Не зяблики, не соловьи
Попроще:
Какой-то ветерок сквозной,
Былинки, дождь, перегной.

Я тот, кого в просветы крон
Витютни зрят,
Но не спешат
Лететь вразброс,
Лишь проворкуют себе под нос:
"А, это он".
И зайцы чуткие на месте
Замрут на миг
И свой пикник
Начнут опять,
Подумав так: "От него бежать
Не много ль чести?"
И плакальщицы, что меж плит
Идут гуськом
Туда, где холм
Земли сырой,
Рассудят: "Бог с ним, святынь такой
Не осквернит".
И скажут звезды: "Не пристало
За дерзость глаз,
Смутивших нас,
Мстить. Он, глупец,
Забыл: у нас с ним один конец
И одно начало".

Стоит пастух в холщовой робе у ворот
И возвращающимся овцам счет ведет.
Весенний ветер, резкий и колючий,
По небу гонит клочья грязной тучи.
Скрипит калитка ржавыми петлями.
Взъерошенные поздними дождями
Грачи, словно стервятники, косматы,
А певчих птиц рулады - хрипловаты.
На холоде раскрылись было почки
И вновь от страха съежились в комочки.
Луч солнца, разрывая облака,
Бьет по глазам, как резкий звук хлопка.
"В тебе, Природа, милосердья нет",
Подумал я. "Терпи!" - она в ответ.
Пастух в холщовой робе у ворот
Невозмутимо овцам счет ведет.

Дождь с неба лил ручьями,
Клубился мрак ночной.
Один в густом тумане
Шагал я сам не свой.
Вздыхали безответно
Кусты, когда на них
Несли порывы ветра
Охапки брызг шальных.
"Вот к Рождеству погодка!"
Послышалось вблизи:
Нетвердою походкой
Шел с песней по грязи
Подвыпивший бродяга
Он брел себе вперед,
Не прибавляя шага,
До городских ворот.

Два палача из-за взгорка выходят тяжелой походкой.
Сверкает у каждого острый топор за плечом.
Зубья двуручной пилы щерятся хищной разводкой
И вот подступают они к исполину лесному, что ими на смерть
обречен.
Скинув куртки, они топорами врубились у самого корня,
И белые щепки, вспорхнув, разлетелись по мху.
Широкая рана кольцом опоясала ствол, и проворно
Один из них длинной веревки конец, изловчась, закрепил
наверху.
И запела пила, и верхушка ствола задрожала.
И тогда лесорубы, пытаясь гиганта свалить,
Натянули веревку, но дерево только стонало.
И опять они долго пилили, тянули веревку и вновь принимались
пилить.
Наконец эта мачта живая слегка покачнулась.
Джоб и Айк с криком кинулись прочь, и, вершиной
пронзив небеса,
Наземь рухнуло дерево - роща вокруг содрогнулась...
С двухсотлетнею жизнью покончено было быстрее чем за два
часа.

Ты, Утренняя звезда, застыла там, на Востоке,
Не знаю, но вижу, где ты.
Вы, листья бука, в небе как будто строки.
Дайте перо - я нарисую это.
О луг, ты белый в росе, и росинки как зерна риса
Вовеки не позабуду.
Кладбищенские огни смотрят сквозь зелень тиса.
Имена ползут отовсюду.

Ну что же, Мир, ты мне не лгал,
О нет, не лгал!
Ты честно все, что обещал
Исполнил в свой черед.
Хоть я с младенческих годов,
Бродя средь пастбищ и садов,
Уже был, в сущности, готов
К тому, что жизнь - не мед.
Еще тогда ты мне твердил,
Не раз твердил,
И, мнилось, глас твой нисходил
С вершин холмов немых:
"Среди людей я часто знал
Тех, кто от жизни много ждал,
Но знал таких, кто презирал
Ее и в смертный миг.
Не жди ж чрезмерного, мой друг,
Мой юный друг!
Жизнь - лишь унылых будней круг",
Таков был твой завет.
Что ж, это честный был урок,
Которым я не пренебрег.
Иначе б вынести не смог
Я бремя стольких лет.