Светлана Ермолаева: Реквием по Высоцкому

Четыре года,
А людские души
Все пребывают в скорби
И неверье,
Что ты ушел,
Приличья не нарушив,
На этот раз —
Смиренно —
Через двери…

Гамлет — брат мой!
Молвлю, как сестра,
Что вопрос извечный
«Быть — не быть»
Не решить нам с помощью добра
На подмостках сцены и судьбы.

«Быть!»— и бой за правду до конца.
«Быть!» — и с ядом выпито вино.
«Быть!» — и грудь под пулю подлеца.
Нам судьбой другого не дано.

Будет смерть почетною в бою.
Будет люд скорбеть о смельчаке —
Нет, не предал душу он свою,
В смертный час зажатый в тупике.

«Быть!» — без страха
В свой последний час.
«Быть!» — у бездны мрачной на краю.
Пусть народ свечу зажжет за нас —
Может, Господь встретит нас в раю.

Конь на скаку и птица влет,
А человек — в расцвете лет…
И если даже плавить лед,
Он не увидит белый свет.

И нам совсем уж не смешно.
Не докурил и не допил вино
И женщину одну не долюбил,
А про него уже — «жил-был…»

По чьей вине?
Да нам ли знать?
Есть на виновных Высший суд.
И будь у них богатств казна,
Навряд ли их они спасут.

Конь — на скаку
И птица — влет.
А человек —
В расцвете лет…

А мы все играем, играем.
С рожденья нам розданы роли.
Увы, не прельщаемся раем.
И ад не пугает нас боле.

Красивы публичные речи,
Нет пятен стыда на лице.
Высоцкий нам пел,
Что «не вечер»…
И вот он — в терновом венце.

Не вечер, ночища глухая
Опутала тьмою умы.
И совесть босая, нагая
Рыдает у новой тюрьмы.
Грядут перемены большие —
И снова: — Ура! Одобрям!?
Не чуждые речи — чужие
С трибун зазвучат там и сям.

Сплетутся и новые сети,
Придет и рыбак — в свой черед.
Народ мой доверчив, как дети,
На паперть с сумой побредет.

Купила в храме поминальную свечу.
Я с детства здесь ни разу не была.
Торжественно и тихо, как в лесу —
Когда его поземка замела.

Спросила я кого-то, что сказать,
Как помянуть усопшего по-божьи?
С моим вопросом встретившись, глаза
Помедлили с ответом настороженно.

Потом, губами пожевав, сказал старик:
— Нет общих слов. У каждого — свои.
Услышит Бог и шепот твой, и крик,
Ты только душу щедро отвори.

Я душу отворила и шепчу:
— Пусть будет пухом вам земля!
При этом
Я ставлю поминальную свечу
За голый нерв народного поэта.

Ему б сегодня было сорок восемь…
Январь зачем-то притворился мартом
И жесткий снег с деревьев черных сбросил.
И ожила гитара где-то рядом:
Звенит, поет, тоскует безутешно…

Почудились шаги издалека,
И рук прикосновение поспешное —
Истосковавшийся по струнам музыкант?
Да, это он!
И не было разлуки.
Как страшный сон — чехол и черный гвоздь.
А явь сейчас — единственные руки!
Их жар не раз ей испытать пришлось.

Он, не спеша, поднялся на помост.
Гитару левой обнял он за гриф,
А правой — тронул струны…
Будто мост
возвел меж ею и собой. Несуетлив.
Ну, в точь такой, когда в последний раз
Он пел, он улыбался,
Он дышал!..
Он знать не знал,
Что в этот самый час
Уж шаг к бессмертью сделала душа.

Вершил он великое дело
Преградам всем вопреки.
Россия не оскудела,
Коль есть мужики.
Запретами стиснуты глотки.
Бахвалясь отвагой своей,
Лишь трусы вопили за водкой
Среди таковых же друзей.
Сказать во весь голос
Посмел он,
Пусть ждали — сума иль тюрьма,
Что слово насилует дело,
И горе в стране без ума.
Свобода, отпетая властью,
На ладан дышала едва.
Душа разрывалась на части,
Как колокол, били слова!
Ах, мило, ах, смело, ах, жутко —
Вознесся поэт над толпой.
Но с властью бороться — не шутка,
Упрятали в гроб… на покой.
Покойный, он стал неопасен,
Посыпались «ахи» вослед…
Он весь — до ногтей — приукрашен,
А дух его «всажен» в багет.