Игорь Чиннов - Собрание сочинений - В 2 т. Т.1 - Стихотворения

Иван Ильич у Льва Толстого
Увидел свет — об этом речь.
Конец — или начало снова?
Шпрехен зи дейч, Иван Андрейч?

Подходит срок и — битте-дритте!
Печален, братцы, наш удел:
Пожалуйте, милейший, бриться!
«Пустынник ахнуть не успел».

Придется, кажется, расстаться
С самим собой. Адье, мерси!
А может быть… А может статься…
До-ре-ми-фа, фа-соль-ля-си.

Где-то светлый Бог, где-то вечный свет.
Предъявить бы счет, возвратить билет.
Здесь нельзя дышать, мне темно от зла.
Дай мне воздуха, света, тепла.

Но хотя я мучаюсь, маюсь, мечусь,
Я билет возвратить боюсь.
Белкой в колесе… Как рыба об лед.
Предъявить не смея счет.

Ты увидел бы взмах моей руки
Над мерцаньем ночной реки?
Ты увидишь тусклую тень — и пятно, –
Если выброшусь я в окно?

Я не выброшусь. Я готов стареть,
Чашу пить до конца, молчать, терпеть.
И дождусь. Не будет грусти и мук,
Вместо грусти будет — каюк.

Смерть отсекает нам душу от тела
Помнишь, садовник рассек червяка?
Как извивались два узких куска!
(Черная грядка так жирно чернела.)

Ящерица, от врага убегая,
Хвостик оставит добычей врагу.
(Солнце легло на речном берегу,
И синева простиралась густая.)

Хвостик тот мутно-зеленый, о, стань
Ярким хвостом лучезарной кометы!
(Вот мы уселись у берега Леты
И облака — темно-серая рвань.)

Целым червем станет полчервяка,
Новым хвостом шевельнет саламандра.
Что же ты нам напророчишь,
Кассандра?
Ракушку вынь из речного песка.

В белой тундре слышен щелк:
В снежной буре ходит волк.

Серый зайчик пробегал.
Серый волк его задрал.

В жизни будущей, иной
Станет волк большой свиньей.

Зайчик, перевоплотясь,
Уж не зайчик, а карась.

Ни свинье, ни карасю
Жизнь дожить не дали всю.

Но свинья в краю ином
Стала розовым кустом.

Зайчик в круге бытия
Воплотился в соловья.

Он не заяц, он не крот,
И над розой он поет.

И, краса тех райских мест,
Бывший волк его не ест.

Как будто серной кислотой
Изъеден день мой золотой.

Я чувствую, хлоралгидрат
Подсыпан в блекнущий закат.

Как будто усыпил морфин
Игру лучей в снегу долин,

И черт насыпал мышьяка
В морскую свежесть ветерка.

Пропитан едкой сулемой
Безлунный, тусклый сумрак мой.

Я на ночь равнодушно пью
Цикуту черную мою.

А звезды свысока глядят
На грустный мир, на мутный яд,

Где проливает синеву
Ночь в голубую трын-траву,

Где трын-трава растет ночным
Противоядием земным.

Не дружеским, а вражеским посланием
Отвечу тем, кто занят самолюбованием:

Желаю вам, Нарцисс, благополучно
царствовать
На пепельных развалинах души.
Желаю Вам самодержавно властвовать
В нечеловеческой глуши.

Пусть водяные пауки с кувшинками,
С лягушечьими темными икринками
Твое в пруду увидят отражение,
Тобою восхитятся верноподданно:
Пускай любуются безмерно преданно,
С тобой, Нарцисс, разделят наслаждение.

Голые ветки деревьев, как легочные
альвеолы.
И небо-
Темно-серое на светло-сером. Ноябрь.
Но я люблю смотреть на вид невеселый.
Выплывает луна дебелой белой наядой.
И снова – ночь, которой, впрочем,
не надо.

А может быть — надо, для того чтобы
ветер сильнее
Шумел, провожая далекую тень Антиноя,
Чтобы старые фавны плелись по взгорьям
и долам,
Чтобы вышел Овидий на мрачный берег Дуная
Дать воздуха легким, дать крови сухим
альвеолам
И вспомнить, как ночью печальна природа
земная.

Мало-помалу, мало-помалу,
И вот и вся недолга.
Будто подходит поезд к вокзалу
И серебрятся снега.

Будто звучит труба Азраила
На заснеженном пути.
Многое было, многое сплыло.
Крути, Гаврила, крути.

Мелет Емеля в белой метели:
Эх, замело меня, друг!
Сам Азраил свистит на свирели,
И воют волки вокруг.